«Они за меня и молились, и оберег в карман запихивали»

«Других вариантов обеспечить свою безопасность просто нет»

Во время войны многие российские военнослужащие носят амулеты и проводят самые разные обряды. Антропологи говорят, что это не имеет отношения ни к одной из традиционных религий, да и к религии вообще: людьми движет желание защитить себя. Исследователь сектантских движений и народного православия, профессор Европейского университета Санкт-Петербурга, приглашенный профессор Тартуского университета Александр Панченко называет войну ситуацией «очень высокой неопределённости, когда понятно, что какое-то количество людей обречено на смерть, но, кто обречён, неизвестно».

«Люди обращаются к магическим действиям, потому что других вариантов обеспечить свою безопасность у них просто нет», — говорит Панченко.

Учёные неоднократно проводили исследования, которые доказывали, что спрос на «сверхъестественное» растёт во время больших потрясений, таких, как природные катастрофы, войны и эпидемии. Например, доцент Копенгагенского университета, исполнительный директор Ассоциации по изучению религии, экономики и культуры Джанет Синдинг Бентцен опубликовала научные работы, где говорится о том, что люди чаще молились после землетрясений и во время пандемии ковида.

Перед каждым боем 35-летний уроженец Иркутской области Андрей Пихлаев насыпает горсть сухого чабреца на сапёрную лопату. Поджигает траву спичкой. Пока чабрец дымится, Пихлаев идёт вдоль окопа, приговаривая по-бурятски: «Предки, оберегайте меня и моих товарищей, чтобы пули и осколки летели мимо». Затем делает три круга вокруг каждого сослуживца. «Русские сначала всему этому удивлялись, но потом тоже стали верить. Один мне сказал: „Передо мной снаряд не взорвался, потому что ты меня покурил. Делай ещё“», — рассказывает Андрей ЛБ.

До мобилизации Андрей Пихлаев жил в посёлке Усть-Ордынский Эхирит-Булагатского района Иркутской области. Попробовал много специальностей, одно время даже работал младшим научным сотрудником в местном национальном музее. С детства Пихлаев, как и вся его семья, исповедует шаманизм.

Шаманистские ритуалы Пихлаев продолжает проводить на фронте. Его мобилизовали в сентябре прошлого года, он воюет на территории самопровозглашённой ДНР. Андрей рассказал ЛБ, что на войне «стал ещё больше верить». «Когда по тебе танк стреляет, а ты ничего не можешь сделать, остаётся только молиться. Жить-то хочется. Не боится только дурак», — объясняет он.

По утрам Андрей «капает»: брызгает чай по четырём сторонам света. «Это подношение предкам, чтобы они помогали мне в течение дня», — объясняет Пихлаев. Перед боями окуривает сослуживцев, блиндажи и окопы чабрецом или корой пихты. «Способствует защите от злых духов и напастей», — поясняет он. При обстрелах Андрей молится и просит у предков помощи.

«Помогает ли это? — переспрашивает Пихлаев журналистов ЛБ. — Как видите, я живой и здоровый, общаюсь с вами».

Троюродный брат Андрея, 23-летний контрактник Лазарь Пихлаев, тоже называет себя шаманистом. На войне он делает подношения предкам в виде сигарет: так делали в его семье всегда, и это он считает своим личным обрядом.«Ломаю сигарету, поджигаю, делаю три затяжки и оставляю», — объясняет он структуру обряда.

На войне Лазарь начал обращать внимание на мелкие детали — знаки, которые в благодарность за подношения ему подают духи. Пихлаев вспоминает, что однажды, когда он ехал «на передок», у него внезапно включилось радио на рации. «Я насторожился, потому что это всё было неспроста», — говорит Пихлаев. Лазарь, выражаясь армейским языком, рассказал, что украинцы нанесли огневой удар по тому месту, где «выгружались» военные, добравшиеся до нужной точки. Он считает, что духи предупредили его о том, что «нужно быть в этот момент очень аккуратным и внимательным».

«А о смерти думать не надо, лишнее это, — размышляет Лазарь. — Хотя от страха избавиться всё равно нельзя».

«Социальная поддержка нечеловеческой силы»

«В окопах не бывает атеистов», — вспоминает известный афоризм в беседе с ЛБ антрополог, фольклорист, доктор филологических наук Ольга Христофорова. Христофорова объясняет его значение так: «В любой ситуации, где есть опасность для жизни, человек будет рассчитывать не только на себя, но и на помощь высших сил».
Она добавляет, что в экстремальных условиях важны две эмоции, которые возникают у человека: страх и неуверенность в исходе.

«Страх тут, пожалуй, важнее: молиться о спасении будут и пассажиры тонущего судна, когда надежды, на трезвый взгляд, уже нет», — подчёркивает Христофорова.

Всё это, по мнению Ольги, работает ещё лучше, когда люди не просто делают какое-то ритуализированное действие (например, смотрятся в зеркало, если возвращаются, когда что-то забыли), а обращаются к неким персонам: Богу, Аллаху, святым, божествам своей веры, духам предков. Христофорова называет этих персон «сильными агентами, которые могут всё, в том числе, чудесным образом защитить в бою».

«Важно, что ритуал не возвращает контроль над ситуацией — наоборот, контроль передаётся сверхъестественным агентам. И даёт ощущение их поддержки, опоры. И важно, что это часто именно родовые божества и духи предков. Это, получается, как бы социальная поддержка, но не человеческой силы», — рассуждает Христофорова.

Участники боевых действий, подчёркивает исследовательница, не рассчитывают целиком на свои знания или на правила военного искусства. Хотя, казалось бы, если вырыть окоп поглубже, можно остаться в живых.

«Дело в том, что на войне велик элемент случайности: каким ни будь подготовленным, умным и ловким, а „пуля-дура“ этого не разбирает», — уточняет Христофорова. — «Бывает, что опытный военный погибает, а вчерашний мобилизованный чудом остаётся живым».

«Ангел мой, пойдем со мной, ты — впереди, а я — за тобой»

Вскоре после приезда на фронт доброволец из Иркутска Фёдор Садовников написал слова молитвы «Ангел мой» на крышке своего походного рюкзака. Он говорит, что сделал это после «неприятной ситуации». Фёдор воевал на Харьковском направлении. На глазах Садовникова, по его рассказам, покончили с собой двое тяжелораненых сослуживцев. «Мы шли их вытаскивать — они подумали, что мы враги. И застрелились», — описывает Фёдор.

«После увиденного у нас два пацана с ума сошли, — вспоминает Садовников. — Один берёзку начал обнимать. Его еле отцепили. А второй через пару дней кошку дохлую приволок. Мне тоже было тяжело, фляга уже начинала течь».

Как рассказывает Садовников, ему с сослуживцами дали несколько дней передохнуть. Тогда он и написал слова «Ангел мой» на рюкзаке. Маркер для этого взял из аптечки. «Подуспокоился после этого», — описывает свои ощущения Фёдор.

Садовников был в Донбассе трижды: в 2015, 2017 и 2022 годах. Все три раза — как доброволец. «Хотел защищать Россию», — объясняет Фёдор цели своих поездок. В июне 2022 года Садовников получил контузию на фронте, у него была остановка сердца. Фёдор вернулся в Иркутск. Сейчас он занимается сбором гуманитарной помощи и проводит занятия по медицинской подготовке.

Садовников крещёный, но, как сам говорит, «в православие особо не вхож, потому что из церкви сейчас сделали что-то похожее на бизнес». Тем не менее, в зоне боевых действий он часто молился, потому что «психологически становилось легче».

«Страх маленько отпускало, — рассуждает Фёдор. — Это какой-то момент, связанный с коллективом. Ты понимаешь, что готов умереть и другие готовы умереть тоже».

Садовников вспоминает, что перед каждым боем он вместе с сослуживцами всегда читал «Отче наш» или молитву-оберег «Ангел мой». «На борту [грузовика] все сидим и вместе молимся», — описывает Фёдор. Он считает, что «можно было расплакаться», глядя на происходящее со стороны.

Молитву «Ангел мой» в разговоре с ЛБ упоминают и несколько других военных: из Краснодарского края, Забайкалья, Приморского края. Чаще всего они говорят, что молитву им дали матери. В молитве всего одна строчка: «Ангел мой, пойдем со мной, ты — впереди, а я — за тобой».

«Читают, потому что она короткая и легко запомнить, — предполагает Фёдор. — Это тебе не „Отче наш“».

Священник Братского храма из Иркутской области Андрей Дорогобид в разговоре с ЛБ подчёркивает, что молитву «Ангел мой» нельзя назвать православной, и, скорее, это «присказка».

«Берёт икону, обходит корову и читает „Отче наш“»

«Одно дело — шептать молитву перед боем. Другое дело — считать себя воцерковлённым человеком, ходить к исповеди и держать пост, — рассуждает российский антрополог, который попросил не указывать его имя. — Это абсолютно разные вещи».

Учёный говорит, что все действия, которые описывали военные в разговоре с ЛБ, можно отнести к магическим, но не религиозным. Он предлагает представить бабушку, которая перед первым выгоном скота «берёт икону, обходит корову и читает „Отче наш“, чтобы никакие супостаты корову не увели».

«Это, скорее, магическое действие», — подчёркивает исследователь.
Антрополог Анна Алтухова (Берлинский университет им. Гумбольдта) называет разделение магии и религии «древней антропологической опорой», которая сейчас «сильно устарела».

«В этом есть некая колониальная история: европейские антропологи изучали туземцев и обнаружили, что у нас — религия, а у них — магия. Стало считаться, что магия — это нечто более простое, примитивное, — говорит она. — И до сих пор встречается упрощающее картину мнение, что если люди не могут управлять ситуацией, то они во всякую чушь верят. Но на войне (как и в любой экстраординарной ситуации) человеку просто хочется найти хоть какую-то опору».
В реальной жизни границы между религией и магией не существует, говорит исследователь Панченко.

«Люди не решают свои жизненные вопросы, разделив общение с богом и попытку уберечь себя от вражеской пули, — рассуждает Панченко. — [На войне] ты будешь и обращаться к богу, моля его о помощи, и одновременно носить на себе оберег».

«Сегодня я не сдохну, хрен вам!»

«Я вышел оттуда [с войны] без единой царапины. Хотя пару раз было очень близко, пули и осколки прилетали, — говорит 30-летний Ерлан Нуркашев. — Всё из-за оберега, который мне дал сослуживец-бурят».

Нуркашев, казах по национальности, служил в составе 37-й мотострелковой бригады в городе Кяхта в Бурятии. Первый раз на войне он был с февраля до июля 2022 года. Второй раз — этим летом.

Контрактник подчёркивает, что его подразделение всегда готовилось к бою «по бурятским обычаям». Нуркашев рассуждает о том, что ему «повезло с боевыми братьями», потому что «они за меня и молились, и оберег в карман запихивали».

«Чашу с тлеющим порошком передавали друг другу, — описывает он один из фронтовых ритуалов. — Надо было вдохнуть и трижды обернуть чашу вокруг себя». Что за порошок был в чаше, Нуркашев не знает.

На войне Ерлан хранил и оберег, который дал ему сослуживец. «Сказал положить в карман и не трогать», — вспоминает Нуркашев. Он описывает амулет как плетёную игрушку-брелок из голубой материи. Шаман Артур Цыбиков из ангарской организации «Вечно синее небо», рассмотрев фотографию оберега, сказал ЛБ, что это похоже на стропу. С её помощью, рассказал Цыбиков, можно «вытащить раненого или натянуть плащ-палатку».

«Но вообще, шаман может любую вещь оберегом сделать, — говорит Артур. — Хоть часы, хоть серьги, хоть брелок».

Иркутский доброволец Фёдор Садовников своим оберегом на войне считал варган в деревянном чехле в языческом стиле. «Всюду он со мной был», — вспоминает Садовников. Мобилизованный из Улан-Удэ, 30-летний Иван Самохин (имя изменено по просьбе военного — ЛБ), на фронте носил с собой вязаную фигурку Чебурашки, которую сделали дети из Заиграевского района Бурятии. «У меня дочка. И Чебурашка меня будто охранял, чтобы я к ней вернулся», — описывает Самохин свои ощущения.

«Символический братский жест»

Российские волонтёры постоянно отправляют в зону боевых действий не только вещи и оружие, но и «религиозную помощь»: амулеты, иконы, кресты. Буддисты носят на фронте обереги Дугар гаржама — листы с буддийской мантрой, прошитые нитками. Такие амулеты местным мобилизованным в сентябре 2022 года подарил глава Иволгинского района Бурятии Николай Емонаков. «Чтобы у вас всё хорошо было», — говорил он, раздавая пластиковые футляры с мантрами.

«Известны истории, как в годы Великой Отечественной войны буряты надевали этот талисман, отправляясь на войну, и возвращались живыми, без ранений», — рассказывал Емонаков в интервью.

С сентября 2022 года погибло минимум шесть мобилизованных из Иволгинского района — это 46-летний Зоригто Гомбоев, 44-летний Иннокентий Кокорин, 36-летний Алексей Мурзин, 38-летний Виктор Кожевин, 46-летний Виктор Петров, 38-летний Владимир Ощепков.

Православные церкви отправляют на фронт иконы, кресты и молитвословы. В апреле 2023 года новосибирская митрополия, например, выслала 500 икон с изображением Георгия Победоносца. На них приделали магниты, чтобы можно было крепить иконы на военную технику.

Часто военным присылают и ленты-пояса с 90-м псалмом. Есть поверье, что текст псалма оберегает от пуль. В России его используют уже несколько веков. В романе Пастернака «Доктор Живаго» главный герой находит ладанку с цитатами из псалма на шее убитого партизана. Позже бумажку с этим же текстом он видит у раненого белогвардейца, но хранится псалом уже в золотом футляре на цепочке.

Многие священники призывают не считать 90-й псалом «оберегом» и говорят, что человек, произнося его текст, «должен только укрепляться в вере». Но на войне с Украиной ленты с псалмом массово носят многие российские военные. Носили её и добровольцы из подразделения, в котором служил иркутянин Фёдор Садовников. Причём повязывали её себе на руку все, в том числе, не православные.

Сам Садовников не знал, что за текст напечатан на ленте. Фёдор не знал также, кто был изображён на православных и буддистских иконках, которые у него были с собой. «Да как-то особо без разницы было», — комментирует он.

«Норм, лишь бы помогало»

Настоятель буддийского дацана в Курумканском районе Бурятии Олег Намжилов не имеет ничего против того, что верующие буддисты на фронте хранят православные иконы. «Норм, лишь бы помогало», — говорит он.

Священник из Братского района Иркутской области Андрей Дорогобид, напротив, не одобряет, когда российские военные меняются иконами или используют ритуалы «не из православия». Он вспоминает своего сослуживца, который «хоть и был крещёным, но больше склонялся к практикам мантр и всякого такого». Дорогобид называет это «бедой современного русского человека».

«До кучи всего набрал, — обращается Дорогобид к условному собеседнику. — А зачем? У нас столько святых, столько воинов, которые сами этот путь прошли. Всё от духовной неграмотности, от того, что в школах наших нет Закона Божьего».

Дорогобид участвовал в боевых действиях с ноября 2022 по март 2023 года. Он ездил на войну не как священник, а как доброволец. В Братске Андрей много лет руководит секцией практической стрельбы, до принятия сана он служил в ОМОНе. Священником стал в 2005 году. По словам Дорогобида, в Украине он «проводил занятия по огневой подготовке, неоднократно выполнял боевые задания и участвовал в штурмах укрепрайона». Получил медаль «За отвагу».

— А в людей приходилось стрелять?

Отец Андрей сначала молчит, а потом говорит, что он лучше не будет отвечать на этот вопрос.

Сослуживцы Дорогобида всё равно обращались к нему за «религиозной помощью». «Говорят, например: „Мне мама молитву дала. Сильная она или нет?“, — вспоминает священник. — Я смотрю: это „Отче наш“. Отвечаю: „Это основная молитва, молись, конечно“».

Андрей рассказывает, как несколько раз его спрашивали, можно ли забирать иконы из разрушенных украинских домов. «Ребята всё равно зачищали территорию, а там это всё валяется», — объясняет он. Дорогобид всегда предлагал брать, потому что военные собирались «молиться, а не перепродавать». «Смотришь потом: у многих иконы в блиндажах появляются, — вспоминает священник. — Кто-то над кроватью повесит, кто-то — на видное место».

Мобилизованный Иван Самохин в разговоре с ЛБ тоже рассказывает о том, что взял икону из чужого дома. «Валялась под штукатуркой и стеклом, — вспоминает Самохин. — «Я подумал, что хозяева неизвестно когда вернутся, а мне она прямо сейчас нужна». Кто был изображён на иконе, он не знает, хотя называет себя православным. На шее Иван носил крест и мешочек с землёй, которую он накопал возле своего дома. Перед боями Самохин умывал руки и лицо «аршаном» — водой из источника под Улан-Удэ, которую он взял с собой. Так делали многие буддисты и шаманисты из его подразделения.

Военные не хотят чувствовать себя одинокими, поэтому готовы носить с собой любую иконку и проводить любые обряды — так считает сразу несколько российских антропологов, с которыми разговаривали ЛБ. «Если в отряде кто-нибудь будет совершать какое угодно ритуальное действие, к нему будет примыкать все больше людей, — говорят исследователи. — Одиночество уходит: человек оказывается в группе себе подобных. Это успокаивает».

«Почему, блядь, не бриты, почему срач»

В мирной жизни российская армия имеет свои собственные ритуалы. К ним относятся, например, поднятие флага, смена караулов, строевой смотр, заступление на боевое дежурство. Антрополог Ольга Христофорова называет такие ритуалы «светскими».

В журнале Минобороны РФ «Армейский сборник» подчёркивается, что задача этих ритуалов — формировать «высокие патриотические качества защитников Родины».

Составители миноборонских методичек пишут, что в них есть «строгая целесообразность и суровая красота».

Все военные, с которыми разговаривали журналисты ЛБ, сказали, что «светские» ритуалы они не делают. Доброволец Фёдор Садовников вспоминает, что в его подразделение неоднократно приезжали проверяющие из Минобороны РФ, которые «начинали свистоплясы-выкрутасы». «Почему, блядь, не бриты, почему срач, а давайте утренние построения делать», — передаёт он слова проверяющих.

«Как правило, они на три буквы сразу посылались или прикладом по голове бились, с рекомендацией самому идти в окопы и месяцок провоевать. А потом уже всё предъявлять: за бороду, блядь, за знамя», — комментирует Садовников.

Исследователь Панченко считает, что задача «светских» ритуалов — цементировать армейское сообщество, превращать его в коллектив со своей иерархией. «Военные — это люди, которые собрались, чтобы убивать других и частично — умирать сами. И они это должны делать как можно более согласованно, упорядоченно и дисциплинированно», — размышляет Панченко.

На подвиги и самопожертвования военнослужащих обычно вдохновляют политруки. Но все военные, с кем беседовали ЛБ, отмечают, что политруков в их подразделениях не было. Уроженец Иркутской области Андрей Пихлаев вспоминает, что дух в его подразделении поднимали «верующие идейные парни, такие же мобилизованные». Из разговоров с ними Андрей вынес, что эта война «нечестная, так как мы воюем не с Украиной, а с НАТО и с Западом».

Руководитель ангарской шаманистской организации «Вечно синее небо» Артур Цыбиков говорит, что функцию политруков выполняют его ученики — «боевые шаманы». В прошлом году на войну от «Неба» уехало 15 человек: кто-то был мобилизован, кто-то стал добровольцем. «Они и стреляют, и окопы копают, и обряды делают, и моральный дух поднимают, — подчёркивает Цыбиков. — Рассказывают [сослуживцам], что это священная война за нашу землю, за наше будущее».

Антрополог Христофорова, размышляя о том, почему верующие берут на себя идеологическую функцию, говорит, что политруки «должны мотивировать [подчинённых идти в бой], но не дают защиты [от смерти]».

«А верующие дают, — подчёркивает Христофорова. — С этим соусом любая идеология пролезет».

Но, как подчёркивают в разговорах с ЛБ исследователи, их предположения носят гипотетический характер. «Этнографические исследования на поле боя вести довольно сложно», — говорит Александр Панченко.

«Страшно — когда ты не знаешь, ради чего живёшь»

«Российское государство не в состоянии объяснить участникам боевых действий, зачем нужна эта война, — размышляет исследователь Панченко. — У украинцев мотивация понятна: на нас напали враги — нам надо защищаться. Мотивация в российской армии менее очевидна: цели войны всё время меняются».

В каком-то смысле, рассуждает Панченко, российское государство приносит людей в жертву. «Но государство не видит в этом ни религиозного, ни ритуального смыслов, — считает исследователь. — Ему глубоко безразличны жизни людей, которых оно посылает на войну. У государства есть прагматичные цели. И оно просто расходует человеческие жизни, чтобы этих целей достичь».

«А вы готовы пожертвовать своей жизнью ради Родины?» — спрашиваю я Ерлана Нуркашева.

«Нет, — отвечает он. — Уж если и умирать, то точно не ради этой страны, в которой дети чиновников не воюют за неё, а живут и шикуют за наш с вами счёт».

В августе Нуркашев собирается ехать на войну в третий раз. Он говорит, что с радостью бы разорвал контракт, но «сейчас это сделать нельзя». «Только если я стану инвалидом. Ну, или если заведут уголовное дело», — предполагает Ерлан.

Нуркашев рассказывает, что в какой-то момент ему уже стало безразлично, выживет он или нет. Ерлан считает, что это произошло после миномётного обстрела, в котором, по его словам, погибло шесть и было ранено 20 сослуживцев. Нуркашев вспоминает, как ночью в соседний окоп залетела мина. И он «доставал по кускам тех, кто там был».

«Потом поминали их, — рассказывает Ерлан — мусульманин по вероисповеданию. — В полной темноте пили водку с горла и закусывали хлебом и сырым беконом. Я его в разрушенном доме нашёл».

Сейчас во время обстрелов, заверяет Ерлан, он повторяет свою собственную молитву. «У неё такие слова: „Сегодня я не сдохну, хрен вам!“», — говорит Нуркашев, и непонятно, говорит ли он всерьёз или шутит.

— То есть вам совсем не страшно?

— Страшно — когда ты не знаешь, ради чего живёшь.

— А ради чего вы живёте?

— Вот этого как раз-таки я и не знаю.

Иллюстрация на обложке: El Britva