Очень большой сосед
Цэвэлмаа родилась и прожила всю жизнь в монгольском сомоне (селе) Дадал. Точнее, сомон называют бурятским: 70% жителей трёхтысячного Дадала — потомки бурят-переселенцев, которые покинули Бурятию и Забайкалье в начале 20 века.
«Боялись за себя и за детей, — коротко объясняет Цэвэлмаа причины отъезда своих родных. — Только закончилась Гражданская война, был голод. В Монголии моя семья почувствовала себя в безопасности. Буряты очень много работали в Дадале. Были рукастые. Всё, что зарабатывали, хранили в сундуках. Там были драгоценности, китайские шелка, кораллы, кожа».
Цэвэлмаа ходит с тростью. Со своими аккуратно уложенными волосами, ниткой жемчуга на шее и прямой осанкой она похожа на аристократку. Она всю жизнь проработала учительницей начальных классов.
«Потом, в 1930-е годы во время репрессий в Монголии всё из сундуков вытряхивали и забирали, — говорит собеседница ЛБ. — Бурят называли изменниками и врагами — они якобы предали Советский Союз, потому что сбежали оттуда. Забирали всех подряд. Когда арестовывали моего дедушку, он сказал дочери — не беспокойся, я ни в чём не виноват. Надел лучшую одежду, сел на лучшую лошадь и уехал. Его расстреляли».
Цэвэлмаа, как и другие жители Дадала, знает, что репрессии бурят в Монголии проходили по распоряжению Сталина. Так же считают многие исследователи и активисты. Но ни к Советскому Союзу, ни к нынешней России бывшая учительница из Дадала претензий не имеет. Впрочем, большого восторга тоже не испытывает. «Нам с Россией нужно дружить, потому что она — наш сосед. Очень большой сосед», — рассуждает Цэвэлмаа.
Фото 2. Портрет Цэвэлмаа нарисовала её двоюродная сестра. Художница изобразила на заднем фоне русскую деревню
Дома у Цэвэлмаа висит картина. На ней — женщина в бурятском зимнем халате и остроконечной меховой шапке. Это портрет самой учительницы, который нарисовала её двоюродная сестра. Художница изобразила Цэвэлмаа в заснеженном поле. Сзади — деревянные дома и сосны. «Это что, Россия?» — спрашиваю я у Цэвэлмаа. Она улыбается и кивает. «Наверное, сестра хотела показать мою связь с Россией, — размышляет учительница. — Но сильной связи я, честно говоря, не чувствую. Хоть я и бурятка».
Тысяча овец, сто коров, двести лошадей
Сомон Дадал находится на северо-востоке Монголии. До границы с Россией — рукой подать, только перейти несколько холмов. А вот до монгольской столицы Улан-Батор — почти 600 км. Это очень тяжёлые километры. Половина пути — по степи, где десятки грунтовых дорог то сходятся, то расходятся. «У Гугла даже не спрашивай», — смеётся водитель, когда я пытаюсь выяснить у телефона, сколько часов нам ехать. Гугл утверждает, что семь часов. Но по факту мы едем в два раза дольше. Когда наконец добираемся до Дадала, тело так устало от бесконечной тряски, а сознание настолько спуталось, что кажется — перед нами российская деревня.
На Монголию с обычными для неё бесконечными степями и стадами овец здесь не похоже. Вокруг Дадала — озёра, реки, луга. На подъезде к селу дорога петляет по сосновому лесу. «Маслята, маслята!» — кричу я. Грибы растут прямо на обочине.
В самом Дадале не-монгольское ощущение усиливается. Юрт, в которых живёт половина страны, тут не встретишь. У всех — деревянные дома. Мычат коровы, кричат петухи.
77-летний Гэлэгжамсын Пурэв и его жена, 70-летняя Дугаржав Долгормаа, живут на окраине Дадала. Аккуратный деревянный забор выкрашен белой краской. Хозяйский дом, летняя кухня, птичник, огород с ровными грядками картошки и капусты, облепиха в саду. «А берёзы, берёзы, посмотри», — восторженно восклицает переводчица. «Вон на той полянке у нас земляника растёт», — кивает Долгормаа, одетая в весёлую кофту в цветочек.
Гэлэгжамсын Пурэв похож на обычного пенсионера из бурятской деревни в России. Камуфляжная куртка, тёмные треники с белыми лампасами, кожаные сапоги, кепка. Но бурят Пурэв родился и живёт в Дадале. И говорит он не по-русски, а на смеси бурятского и монгольского.
Семья Пурэва держит тысячу овец, сто коров и двести лошадей. «Это очень много для Монголии», — уважительно шепчет наша переводчица. Я шепчу в ответ, что для России — это много тоже. В России такое количество скота автоматически делает хозяина фермером. Но Пурэв себя фермером не называет, а скромно представляется пенсионером. Так же скромно он рассказывает о своих бизнес-успехах. По направлению в Дадал сейчас идёт масштабный ремонт дороги. Семья Пурэва придумала продавать дорожным рабочим молоко и творог. Бизнес идёт бойко, заказы всегда есть.
В СССР собеседника ЛБ запросто могли записать в кулаки.
Родные Пурэва переехали в Дадал из села Барун-Хасурта Хоринского района Бурятии в 1924 году. Переселенцы шли с детьми, со скотом, с вещами, гружёными на телегу. Когда переходили государственную границу, завязывали тряпками морды собакам и копыта лошадям — чтобы лишних звуков не было.
Утром хватились — нет девочки
Буряты уезжали в Монголию тремя волнами. Началось всё в начале 20 века — русские переселенцы массово занимали бурятские земли, и пастбищ для скота у коренного населения оставалось всё меньше. Вторая волна проходила в годы Первой мировой войны — бурят мобилизовывали на тыловые работы, многие погибали из-за тяжёлых условий. Насмотревшись на это, люди убегали от призыва. Третья волна наступила после 1918 года. «Гражданская война стала ускоряющим фактором [переселения]», — отмечает в разговоре с ЛБ Иван Пешков, руководитель Центра центральноазиатских исследований в университете им. Адама Мицкевича в Польше.
Основные бурятские деревни появились в Хэнтийском и Дорнодском аймаках Монголии. Это районы вдоль границы с Россией. В 1934 году в Монголии, подчёркивает Пешков, проживало уже 35 тысяч бурят.
Нынешние потомки переселенцев мало знают о том, как проходил переход. «Не рассказывали», «не вспоминали», «боялись вспоминать», — отвечают журналистам ЛБ жители Дадала. Даже время в пути, которые потратили их семьи, называют разное — от нескольких недель до нескольких месяцев. Но легенды (а может, и не легенды) о переселении бурят в Дадал всё же есть.
Экскурсовод в местном музее (он же сотрудник отдела культуры сельской администрации) Бадам Батэрдэнэ рассказывает свою семейную историю. Его семья переезжала в Монголию одной из первых — в 1902 году. Прапрабабушке Бадама было тогда пять лет. Она ехала в телеге, по дороге уснула и выпала из телеги. Взрослые этого не заметили.
«Утром хватились — нет девочки, — курит на музейном крылечке Бадам. — Дядя пошёл обратно. Смотрит в бинокль — девочка едет ему навстречу на нашей собаке. Оказывается, собачка осталась с ней и охраняла. Вот так наш род продолжился».
Посетители сельского музея чаще хотят послушать о другой легенде — связанной с Чингисханом. Считается, что будущий основатель Монгольской империи родился именно в Дадале (правда, российские учёные настаивают, что Чингисхан появился на свет в Ононском районе Забайкальского края). Летом на монгольскую родину Чингисхана приезжает много туристов. Но о том, как буряты пережили репрессии в Дадале, Бадам рассказывает с большей эмоциональностью, чем о великом хане. «Это затронуло мою семью, — поясняет он. — Это всех нас затронуло».
«Сталин очень не любил бурят, которые сбежали от него»
«По официальным данным, в Монголии было репрессировано 36 тысяч человек, — говорит ЛБ глава Монгольской ассоциации жертв политических репрессий Дашнамжилын Цогтбаатар. — Но это те, кто прошёл через суд. Если учитывать всех, кто был без документов, то будет около 100 тысяч человек. То есть, примерно каждый пятый житель Монголии того времени».
Как и в СССР, пик репрессий в Монголии пришёлся на 1930-е годы. В первую очередь, в стране арестовывали буддийских лам. Во вторую — бурят-переселенцев. Исследователь Иван Пешков называет это «трагическим событием и катастрофой». «По данным моих монгольских коллег, репрессировали треть бурят, проживавших в стране, — говорит Пешков. — Расстреляно было 20-25%. Остальных арестовывали, ссылали в Сибирь, увольняли с работы, ограничивали в трудоустройстве».
«В Монголии воспринимали бурят как опасное меньшинство, связанное с Японией, — объясняет Пешков. — То, что они ушли из СССР, подтверждало подозрения. Сталин навязывал [властям Монголии] агрессивную политику уничтожения всех сомнительных групп на границах и в приграничных зонах, в том числе, и бурят. Трансграничный статус становился приговором».
«Бурят называли предателями советского строя, японскими шпионами, обвиняли в панмонголизме, — добавляет Дашнамжилын Цогтбаатар. — Вот так это всё оправдывалось. Официально в Монголии репрессировали семь тысяч бурят. Но на самом деле гораздо больше».
Фото 2. Считается, что Дадал — это родина Чингисхана
Из двух тысяч жителей Дадала в 1930-е годы арестовали больше 600 человек — это треть от всего населения Дадала того времени. Трёх женщин расстреляли, одна из них была на пятом месяце беременности. Остальные репрессированные — мужчины. Часть из них была расстреляна, часть сослана в Сибирь. После окончания срока сосланным в Монголию возвращаться не разрешали. Многих репрессированных отправили из Советского Союза на Великую Отечественную войну — чтобы «смыли вину кровью».
«Сталин очень не любил бурят, которые ушли от него», — говорит 63-летняя жительница Дадала Цырендоржи Монбиш.
Монбиш — невысокая, крепко сбитая, в серой футболке с Микки-Маусом. Она вместе с другими пенсионерами пришла в сельское кафе «Ярууна» на танцевальную репетицию. Через несколько дней пенсионеры должны ехать в соседнее село Баян-Овоо на «Праздник старшего поколения». Это соревнования среди пожилых людей, которые проходят каждый год. 68-летняя хозяйка кафе Цырендоржи Янжима недовольна, что праздник проводят в конце августа. «Время неудачное, — говорит она. — По правилам, в команде должно быть минимум трое мужчин. Но двое сейчас на сенокос уехали. Кто же соревнования в сенокос проводит? А работать когда? Вот приходится репетировать без них».
Монбиш взмахом руки поднимает всех танцоров со скамеек. Включает на ноутбуке задорную музыку — это так называемый «линейный танец», состоящий из очень простых движений. Танцоры (им от 58 до 78 лет) делают притопы, повороты и кричат «Хэй». Музыка очень напоминает русскую народную песню «Кому это надо?». После трёх повторений пенсионеры бодры и полны сил.
«Смелый был»
«У кого-то из вас были репрессированные родственники?» — спрашиваю я пенсионеров в перерыве.
Оказывается, были у каждого из 11 танцоров. Цырендорж Монбиш рассказывает, что в 1930-е годы репрессировали её дедушку и двух его сыновей. Дед работал переводчиком с китайского, его сослали в Сибирь. После этого в Монголию он не вернулся. Что с ним стало, неизвестно. Его старшего сына тоже отправили в СССР. В 1960-е годы в Дадале прошёл слух, что мужчина жив. Семья начала готовиться к его встрече, но через неделю оказалось, что это ложная тревога — в ссылке он всё-таки умер. Второй сын, говорит Монбиш, работал в «каком-то министерстве». На допросах он говорил, что ни в чём не виноват и никогда не признается в том, что сделал что-то плохое.
«И его расстреляли, — чеканит слова Монбиш. — Можно было просто промолчать, а он дерзко сказал. Смелый был».
Монбиш смотрит мне в глаза.
«А как вы сейчас относитесь к России?» — после паузы откашливаюсь я.
«Я хорошо отношусь к России, — говорит Монбиш. — Но война с Украиной? Я против войны! Имя России настолько низко упало сейчас. Я хочу, чтобы он умер!».
«Вы про кого говорите?»
«Я знаю, что Путин отправляет бурят на войну, — восклицает Монбиш. — Мы против этого».
Фото 2. В Дадале сохранились рассказы о доносчиках
К нам прислушивается единственный мужчина в пенсионерском ансамбле. 78-летний Магсар выбрал в этот день не сенокос, а танцы. Он в расстёгнутой рубашке, загорелый. Магсар подходит ко мне вплотную и выпаливает на русском языке: «Путин — плохой. Война — плохо». Он единственный в Дадале, кто говорит с журналистами ЛБ по-русски.
Я задаю, кажется, самый идиотский вопрос из всех возможных.
«Откуда вы знаете наш язык?».
Магсар объясняет, что он переписывался всю жизнь с «уралочкой Любой» — подругой из Советского Союза. Так и выучил русский. «Мы встретились один раз в 2014 году в Улан-Баторе, она была уже старая и не могла изучать монгольский, — без остановки говорит Магсар. — А недавно Люба умерла из-за ковида. Она была фельдшером».
Магсар делает перерыв в воспоминаниях и набирает воздух.
«На войне из девяти бурят погибают семеро, — говорит он. — Мы все в Дадале об этом знаем, читали в интернете. Так нельзя!».
«Путин отпустил бы бурят?»
Некоторые жители Дадала предпочитают не высказывать своё мнение о войне с Украиной — особенно чиновники. Глава отдела сельского хозяйства местной администрации Бат-Эрдэнэ отказывается от комментариев про войну, потому что для него «это всё непонятно». Но заподозрить его в особой любви к стране-соседу тоже не получается. Чиновник говорит, что не испытывает «никакого притяжения к России», хоть там у него и остались дальние родственники.
«Чувств никаких к России нету», — подытоживает Бат-Эрдэнэ.
Его коллега из отдела культуры Бадам Батэрдэнэ говорит, что сначала думал — «Россия права в этой войне». «Мы читали, что украинцы — это бывшие нацисты, — отмечает он. — Но сейчас я вообще не могу понять — кто, что, зачем и почему».
Сотрудники сельской школы-интерната тоже предпочитают войну не обсуждать. «Ничего не могу сказать, сильно не интересуюсь», — скороговоркой отвечает менеджер школы Дондогдорж Эрдынтуяа.
У пенсионеров Дадала — больше эмоций. Хозяйка кафе «Ярууна» Цырендоржи Янжима говорит, что не может «понять, почему на войну отправляют бурят».
«В 1930-е годы бурят репрессировали. И сейчас тоже наступили репрессии, — возмущается она. — Молодые парни уходят на войну, они могут не вернуться домой. Пусть уж перебираются к нам. Если бы все буряты переехали в Монголию, мы помогли бы им устроиться, начать жизнь по-другому, помогли бы заработать денег. Тут есть много работы».
«А Путин отпустил бы бурят?»
«Я не могу ответить, — вздыхает Янжима. — Вряд ли какой-то президент спокойно может отпустить своих граждан».
Янжима приводит журналистов ЛБ к местному дацану. Несколько лет назад на территории дацана в память о репрессиях в Дадале поставили ступы — священные объекты. Рядом появился буддийский барабан в человеческий рост — его надо обходить по часовой стрелке. На барабане выбиты имена всех репрессированных из деревни. Янжима показывает несколько имён — это всё её родственники. В семье были репрессированы дед и три его сына.
Фото 2. Тут не встретишь привычных в Монголии юрт
«У нас забрали всех мужчин, всю мужскую работу делали женщины и мальчики, — говорит Янжима. — Сено косили, дрова рубили, корову закалывали. Тяжёлое время было, но оно закалило Дадал. Мы стали ещё трудолюбивее. Многие хотят выйти замуж за бурята или жениться на бурятке, потому что они очень работоспособные. И не жалуются на жизнь».
«Это просто экономика»
Одним из ярых критиков российской власти оказывается бывший глава администрации Дадала Галсангийн Доржсурэн. «У нас сейчас никто в Россию не ездит, потому что информация есть — кто её посетит, тому могут не выдать визу в США или Европу, — заявляет он. — Считают, что если ты в России побывал, то ты как будто оказал ей материальную помощь. А она — агрессор».
Когда мы приезжаем в гости к Доржсурэну, он работает в картофельном поле в старых штанах и рубашке. Узнав про интервью, идёт в дом и надевает яркий бурятский костюм с шапкой.
«Буряты в России уходят на войну, потому что очень бедно живут, — рассуждает Доржсурэн. — Их заставляют воевать за какой-то миллион рублей. Да москвичу больше заплатят!».
Собеседник ЛБ не согласен с хозяйкой кафе Янжимой, которая считает, что буряты сейчас переживают новую волну репрессий и поэтому опять уезжают из России. «Они к нам в Монголию бегут, потому что экономика у вас слабая», — несколько раз повторяет Доржсурэн. И вспоминает о своих впечатлениях от поездки в Бурятию 15 лет назад. «Вокруг были разрушенные сёла, разрушенные дома, разруха», — говорит Доржсурэн.
Он подчёркивает, что Дадал тоже пережил тяжёлые времена. «Но никогда нам старшие родственники на жизнь свою не жаловались, — вспоминает он. — Только когда были гулянки, они изливали всю горесть своей души — в песнях. Пели о том, кого репрессировали, что забрали. А по трезвости — всё держалось в себе».
После интервью журналисты ЛБ просят бывшего мэра сыграть на баяне, который стоит тут же в комнате. Он берёт в руки инструмент и пытается подобрать «Подмосковные вечера». Мелодия угадывается с трудом.
Доржсурэн приглашает за стол. Орешки, российские шоколадные конфеты и бутылка водки. Это первый раз, когда в Дадале нам предлагают выпить алкоголь. Всем разливают водку по стопкам. Экс-мэр говорит длинный тост о том, как хорошо, что в Дадал приехали россияне. Все чокаются. «Моего родственника когда-то отправили в Советский Союз учиться, а он там спился», — улыбается Доржсурэн.
А потом он кричит на русском: «Поехали!». И мы выпиваем.
«Страх сидит»
Вечером житель Дадала Гэлэгжамсын Пурэв включает телевизор в своей комнате. Телевизор стоит рядом с алтарём, справа на него смотрит статуэтка Будды. На экране появляется артист Фёдор Добронравов, загримированный под Сталина — это юмористическая программа «Шесть кадров» на СТС. В Дадале из-за близости к границе можно смотреть все российские телеканалы. Жители сомона учили русский язык в детстве и почти не помнят его. Но российское ТВ иногда смотрят — чтобы «развлечься», объясняет Пурэв.
Фёдор Добронравов вынимает трубку изо рта и говорит, смотря в камеру: «Нам нужны для ссылок новые места». Пурэв громко смеётся при виде Добронравова и показывает пальцем в экран: «Сталин! Сталин!».
Монгольские власти дважды арестовали отца Пурэва. Оба раза сажали на 10 лет — за то, что был бурятом, и за то, что был буддийской ламой. После второй отсидки отец вернулся в Дадал и прожил там до конца жизни. На тему репрессий не разговаривал никогда.
Своей родиной Пурэв называет Монголию. В России был четыре раза — ездил к родственникам в Бурятию и Иркутскую область. Пурэв не любит обсуждать острые политические вопросы. Когда его жена Долгормаа в разговоре с ЛБ говорит, что на войне «идёт уничтожение бурятского народа», Пурэв цокает языком, и Долгормаа замолкает.
«Боится он, — вздыхает жена Пурэва, когда её муж уходит после интервью строить птичник для кур. — Страх сидит. Понимаете? Тут уже не важно, кто ты по национальности — бурят, монгол или русский».
Долгормаа тоже поднимается — надо идти в теплицу собирать огурцы. Пожимает плечами напоследок:
«Страх так просто не вытравишь».