У иркутянки Александры Ивановой сын-контрактник погиб весной 2022 года. На комоде в своей комнате она сделала импровизированный алтарь — поставила рядом фото военного и икону Николая Чудотворца. Иванова говорит журналистам ЛБ, что не одобряет «ужасную» войну в Украине, но не может назвать сына оккупантом или убийцей. «Игорёк там в кого-то, может, и стрелял. Но он для меня был и остаётся героем, — рассуждает Александра. — Хотя смотришь на других погибших — у некоторых такие лица некрасивые. Иногда я даже думаю, что вот они, другие — оккупанты. А мой Игорёк — нет».
54-летняя Александра, вспоминая о сыне, рассказывает в основном о его детстве. В пять лет он облился кипятком, но «не заплакал». В десять — потерял ключи от дома и несколько часов прождал мать у двери. В 15 — влюбился в одноклассницу и подарил ей велосипед. Иванова описывает Игоря как «лучезарного мальчишку».
В 18 лет его призвали в армию, через год он заключил контракт. В 23 года отправили в Украину, где Игорь попал под миномётный обстрел. Иванова не знает, приходилось ли её сыну убивать других людей. Она вздрагивает, когда я задаю этот вопрос. «Нет, — восклицает она. — Не могу даже думать об этом!»
Потом Александра рассказывает — ей часто снится, как погибает Игорь. «То в него пуля попадает, то осколок, — вздыхает она. — Но никогда, никогда не было такого, чтобы Игорь в кого-то стрелял».
«Очень горжусь, что он у меня такой»
«Люди Байкала» подсчитали, что к 15 февраля 2024 года погиб минимум 2261 житель Бурятии и Иркутской области. Это люди, чьи имена и фамилии нам удалось найти на сайтах администраций и школ, в пабликах и соцсетях. Не было ни недели, чтобы в нашем списке не появлялись новые имена — иногда сразу по 30-40 человек.
Очевидно, что на самом деле погибших гораздо больше. Но и 2261 человек — огромная цифра. Особенно если её сравнивать с потерями двух регионов в Афганистане и Чечне — в этих конфликтах тоже участвовали прибайкальские военные. В Афганской войне за неполных десять лет погибли 57 жителей Бурятии и Иркутской области — это в 40 раз меньше, чем за два года «спецоперации». В Чечне — 349 человек. Гораздо больше, чем в Афганистане, но всё же в 6,5 раз меньше, чем сейчас.
Почему в Бурятии больше погибших, чем в Иркутской области
В Бурятии намного больше подтверждённых погибших (1284 человека), чем в Иркутской области (977). При этом население Бурятии составляет менее миллиона человек, а в Иркутской области живут 2,3 миллиона. Почему такой разрыв?
В Бурятии находятся крупные воинские части, которые с самого начала участвовали во вторжении в Украину и понесли большие потери. Это 5-я танковая бригада и 11-я десантно-штурмовая бригада в Улан-Удэ, 37-я мотострелковая бригада в Кяхте.
Кроме этого, Бурятия — один из беднейших регионов России. Сначала социальным лифтом здесь была служба в армии по контракту. Сейчас таким лифтом стала война. Мы не знаем, сколько добровольцев отправилось в Украину из прибайкальских регионов. Но у нас есть данные, сколько их погибло — по открытым источникам, Бурятия потеряла 413 человек, а Иркутская область — 398.
Если о погибших есть хоть какая-то информация, то о раненых и пропавших без вести можно найти только отрывочные сведения. Например, в середине февраля этого года глава Бурятии Алексей Цыденов встретился с участниками войны и их семьями из Кабанского районе Бурятии. После встречи местные СМИ рассказали, что в Украине пропали 14 жителей района — большая часть под Угледаром. 37 человек были ранены, семеро стали инвалидами.
При этом в нашем списке погибших — 77 уроженцев Кабанского района. Как могло получиться, чтобы раненых — в два раза меньше? Соотношение раненых и убитых в современных войнах составляет в среднем три к одному. То есть, на одного убитого приходится трое раненых. Очевидно, что количество военных, получивших ранения, превышает количество погибших.
Мы понимаем, что составить сейчас полную картину потерь не получится. Но в любом случае эта картина — ужасающая. Погибли тысячи мужчин, их жены остались вдовами, а сыновья и дочери — сиротами. Минимум 1600 детей в наших двух регионах потеряли отцов.
У 39-летнего добровольца Алексея Томских из села Гусиное Озеро в Бурятии осталось семь детей. Он ушёл на войну добровольцем. Жене сказал, что «не хочет отсиживаться, потому что мужик». Через четыре месяца его убили. «Да, я потеряла мужа, осталась одна с семью детьми без кормильца, — сказала жена Алексея нашим журналистам летом 2023 года. — Но я не виню его и очень горжусь, что он у меня такой».
«Теперь у моей знакомой однополая семья — она, её мама и её дочь»
«В Бурятии меня поразило, что отъезд родных на войну стал для людей нормой. Такое ощущение, что у каждого как минимум знакомый, а максимум родственник уехал туда, — рассказывает ЛБ социолог, участница Лаборатории публичной социологии Аида Белокрысова. — Во многих других регионах России это совсем не так».
Белокрысова побывала в Бурятии осенью 2023 года. Она проводила исследование о том, как изменилась жизнь в российских регионах после начала «спецоперации». Аида брала интервью у обычных жителей региона и наблюдала за их жизнью. Другие участники Лаборатории в это время поехали в Краснодарский край и Свердловскую область. Сейчас они сводят результаты поездок в один аналитический отчёт.
Аида рассказывает, что некоторые разговоры с жителями Бурятии производили на неё «обескураживающее впечатление». «О военных часто говорят, что они уехали „на вахту или в командировку“. Это звучит довольно странно, — описывает социолог. — И в регионе появился специфический юмор. Например, в одном из волонтёрских центров Улан-Удэ активистки могли спокойно шутить в духе — «надо обратно выйти замуж за „бывшего“, он „туда“ собирается уезжать, и, если что, все деньги мне достанутся». Женщины говорили об этом не серьёзно, но сам факт такого чёрного юмора у человека извне вызывает мурашки», — объясняет Аида.
Белокрысова вспоминает свой разговор с пожилой женщиной в волонтёрском центре. «Сначала эта бабушка рассказывала что-то про цены на продукты, потом перешла на погоду. И среди этих повседневных вещей она вскользь упомянула, что война забрала четырёх её внуков», — рассказывает Белокрысова.
Социолог описывает свои ощущения в этот момент как «этнографический ступор». «Я стояла и не понимала, как мне реагировать, — говорит Аида. — Что сделать? Поддержать разговор о её родных? Перевести на другую тему? Я спросила что-то про внуков, она что-то ответила, потом наш разговор сошёл на нет. Понятно, что внутри этой женщины может происходить что угодно. Но [в Бурятии] принято говорить вот так, потому что война рутинизировалась. Война въелась в повседневность».
Об этом же рассказывает жительница Иркутской области Татьяна, она работает учительницей в крупном селе. Татьяна затрудняется сказать, сколько погибло жителей села — «просто очень много». «Сейчас под некрологами о погибших — всё под копирку: одинаковые слова, одинаковые комментарии, эмодзи в виде скрещенных рук, — описывает она. — Люди поплакали на похоронах, военком на поминках сказал одни и те же слова, чиновники вручили ордена вдовам и матерям и подарки детям. День прошёл — и забыли. Всё это уже стало обыденностью, всем пофиг, ну, умер и умер, слава герою! Проехали, пошли дальше».
Татьяна добавляет, что «все устали от войны». «Никто не ведёт политические дискуссии, как раньше, в школе уже не поднимают флаг и не поют гимн, всем лень патриотизмом заниматься, — говорит учительница. — Своих проблем предостаточно. У моей коллеги муж-военный погиб на СВО в первые дни, она осталась с дочкой. А нам втирают, что однополые браки — это ужасно. Ну, вот теперь у моей знакомой однополая семья — она, её мама и её дочь».
«Вот у меня сын и муж погибли. И ты — туда же»
17 марта 2023 года уроженка села Джиды в Бурятии Людмила Гилязова похоронила мужа Андрея и сына Расима. Андрея забрали во время частичной мобилизации. В феврале 2023 года он получил тяжёлое ранение, четыре дня пролежал на поле боя, потом его эвакуировали в госпиталь, там он скончался. Расим был «вагнеровцем», он уехал на войну из колонии — сидел за причинение тяжкого вреда. Его убили в последний день 2022 года.
Людмила и до гибели близких хотела, чтобы Россия победила в войне. Мечтает об этом она и сейчас. Погибших российских военнослужащих Гилязова называет героями.
«Все они молодцы, — говорит журналистам ЛБ Людмила. — Нету никаких сомнений в этом. Мы живём под мирным небом, потому что они нас защищают».
Каждый день Гилязова листает ленты в местных пабликах. Когда она находит новые некрологи военных, то даже часто их не читает, а просто рассматривает фотографии. «Мне их [погибших] очень жалко, — описывает Людмила свои чувства. — Говорю им — ой, какой ты бедненький, молоденький. Вот у меня сын и муж погибли. И ты — туда же».
Людмила уверена, что российские военные не убивают в Украине мирных жителей. «Они воюют за наше мирное небо, — опять повторяет она. — Мирных стреляют бандеровцы, американцы, я вам честно говорю».
Что сами российские военные думают о том, что они делают в Украине
43-летний Максим Цыренов из Улан-Удэ ушёл на войну добровольцем. «Наши бойцы являются освободителями от нацизма, который остался с прошлых времен», — говорит он журналисту ЛБ.
Цыренов подчёркивает, что российские военные — «герои настоящего времени, но ведут себя скромно и незаметно». «А себя я героем не считаю, — рассуждает Максим. — Главное, что не трус, и другие могут это подтвердить».
По словам Максима, в Улан-Удэ он шесть лет «поработал следаком в ментовке и привык за это время к смерти». Из-за этого, считает Цыренов, у него «крепкая психика». «А тут тяжело без хорошей и устойчивой психики, — отмечает военный. — Люди ломаются под обстрелами».
Цыренов говорит, что сразу был готов к тому, что его сослуживцы будут умирать. Во время первого контракта он служил в штурмовой роте. Часть военных погибла, после этого остальных «раскидало кого куда». Сейчас Максим — в разведке 5-й танковой бригады. Он рассказывает, что оставшиеся в живых штурмовики создали группу в Telegram. «Там и вспоминаем ребят [погибших], — описывает он. — Но это не особо часто бывает».
«В принципе не задаются вопросами: как называть уехавших на войну — оккупантами, героями или жертвами»
Люди, которые потеряли близких на войне, часто внушают себе, что их смерть была не напрасной, объясняет социальный психолог Дмитрий Александров (мы изменили его имя и фамилию, так как он живёт в России — ЛБ).
«Про погибшего военного говорят — да, он погиб, но зато защитил родину, зато в этом был смысл, — говорит Александров. — Люди могут на самом деле не придерживаться этих мыслей, но они пытаются себя так успокоить — несчастье случилось „не зря“. По сути, они обманывают сами себя».
Дмитрий объясняет такое поведение «неупорядоченной телеологией» — когда человек пытается приписать наблюдаемому явлению какую-то причину. «Лев живёт в зоопарке, потому что он родился, чтобы жить в зоопарке. Дождь идёт, чтобы поливать растения», — приводит Александров другие примеры «неупорядоченной телеологии», характерной, прежде всего, для маленьких детей.
«Это когнитивное искажение, и оно сейчас торжествует и развивается всё сильнее и сильнее», — подчёркивает наш собеседник.
Как воспитанник Дмитрия Александрова погиб на войне
Дмитрий родился и много лет проработал в Бурятии, недавно переехал в Москву. Александров рассказывает, что в Улан-Удэ он работал с трудными подростками, которые попадались на мелких преступлениях — например, кражах. «Я часто говорил воспитанникам — пацаны, не майтесь дурью, после школы идите в армию, — вспоминает психолог. — Понимаете, у них больше не было социальных лифтов, это парни из сельских районов, у них школьного образования-то нормального нет».
В 2023 году Дмитрий увидел одного из своих воспитанников в списке погибших, которые ведут «Люди Байкала». «Я очень разозлился — не на этого парня, а на [российское] государство, — вспоминает Александров о своих эмоциях. — И был очень разочарован тем, что, возможно, внёс весомый вклад в то, что он в итоге выбрал армию».
Александров описывает погибшего в молодости как «довольно безобидного». «Он мечтал вырасти и стать таксистом», — говорит он.
Социолог Аида Белокрысова добавляет, что после гибели близкого человека обычному россиянину «сложнее признать, что война бессмысленна». «Он ещё сильнее этому будет сопротивляться и вовлекаться в пропагандистские нарративы о том, что есть противостояние НАТО и России, о том, что „наши мальчики — герои и защищают родину“, — отмечает Аида. — Человеку нужно получить просто какое-то экзистенциальное оправдание [войны]. Иначе степень отчаяния и депрессии, которые ожидает человека, если он не найдёт этого оправдания, может быть абсолютно уничтожающей».
Белокрысова подчёркивает, что люди «в принципе не задаются вопросами о том, как называть уехавших на войну — оккупантами, героями или жертвами».
«Подобные вопросы возникают, как правило, у людей, когда у них есть какая-то выработанная идеологическая и политическая позиция — не только по войне, но вообще, — говорит исследовательница. — Большинство же обычных россиян такой позиции не имеет. Поэтому в вопросе отношения к уехавшим на войну для них на первом плане находятся родственные и семейные отношения».
«Она решила, что всё, что может сделать — это собирать пожертвования и волонтёрить»
В Бурятии Аида Белокрысова взяла большое интервью у женщины-педагога, которая работает в центре дополнительного образования. «Я знала, что она собирает с коллег деньги „на помощь землякам“. При этом женщина была скорее против [войны], чем за, — вспоминает социолог. — Я хотела узнать, почему она занимается этими сборами».
Педагог рассказала Белокрысовой, что после начала войны она около полугода была в депрессии — «ничего не хотелось, все казалось бессмысленным, страшно было». «Она пыталась спорить с окружающими, потом устала, поняла, что бороться нет смысла, — говорит Аида. — Её родные сейчас на войне. И она решила, что всё, что можно сделать — это собирать пожертвования и волонтёрить».
«Конечно, это [войну] не хочется поддерживать, но ты прекрасно понимаешь, что эти деньги хотя бы на носки, на еду уйдут знакомым, — сказала педагог Белокрысовой. Их беседу Аида записала на диктофон. — Спонсировать это не хочется, честно. Раньше я категорически отказывалась. Но сейчас понимаешь, там и мои братья служат, служили, может, хоть что-то, хоть какая-то помощь будет даже на таком ужасном месте, в ужасной ситуации, хоть что-то».
Психолог из Петербурга Мария Аленникова (мы также изменили её имя и фамилию в целях безопасности — ЛБ) говорит о том, что личные связи с погибшим у людей оказываются важнее мыслей о том, что этот военный делал на фронте. «Человек не в состоянии принять эту новую реальность — мой сын убивает людей, — говорит Аленникова. — Это же может повлечь другие выводы — например, я вырастила человека, способного убивать. Чтобы не сойти с ума от осознания этого, психика включает защиту».
Мария также подчёркивает, что родственники часто «разделяют действия погибшего и его сослуживцев». Например, мать может считать своего сына героем, а других военных — оккупантами.
«С другими она не связана эмоционально, не она прививала им определённые ценности, не она растила их добрыми заботливыми и хорошими мальчиками, — комментирует Аленникова. — Она растила только своего. Потому — конечно, другие могут, а мой нет, я ж его вырастила и знаю».
«В голове не складывается картина — они и война»
Иркутянка Ирина рассказывает ЛБ, что в Украине погиб друг её брата. Ирина хорошо знала погибшего, она описывает его как «очень, очень доброго и умного человека». «Коляну в школе даже дали путёвку в Артек как отличнику», — вспоминает наша собеседница.
«На войну он пошёл, потому что там была его жена-медик. И из-за денег, — пишет Ирина и ставит грустный смайлик. — Его даже военкомат не хотел брать из-за ребёнка. Но Коля оформил дитя на старшую взрослую дочь. И уехал. Погиб в первый день. Тело не могли забрать с поля месяц — простреливалась местность».
Ирина добавляет, что «пока Колян лежал на поле, его жена встречала у морга каждую машину с убитыми — искала». «Перебрала море тел, рук, ног, голов отдельно, — быстро печатает Ирина. — Потом они вместе вернулись домой: Лена с гробом. Я сейчас пишу и плачу. Это невозможно».
«Спецоперацию» Ирина не поддерживает. «Я первое время думала, что сплю, или оказалась в дурдоме — не могла поверить», — вспоминает она конец февраля 2022 года. После смерти Николая и ещё нескольких знакомых иркутянка стала, как она говорит, ещё больше ненавидеть войну и людей, её организовавших. Но эту ненависть, по словам Ирины, невозможно переложить на военных, которых она знала лично. «Когда ты знал этих людей добрыми, весёлыми, хорошими людьми, в голове не складывается картина — они и война. Я не могу», — объясняет Ирина.
Психолог Мария Аленникова объясняет, почему так происходит. «Человек может отрефлексировать и сказать — ненавижу эту войну, эти убийства, этот режим. Но конкретного дружбана, с которым мы тусили в школе — я его люблю, я не могу выключить эти чувства, — говорит Мария. — Люди, конечно, не могут сказать о своём близком, который погиб на войне — да и хер с ним, сдох и ладно».
«Человек поддался пропаганде, пошёл защищать сомнительную родину и диктаторский режим. Но его близкие не разлюбили за это, потому что у любви другие основания, — подчёркивает Аленникова. — Мы любим своих близких не за то, что они идеальны. А потому что мы их любим, и всё».
«Люди, которые отдали право распоряжаться своей жизнью кому-то другому»
Жители Бурятии и Иркутской области, оппозиционно настроенные к российским властям, часто чувствуют большой диссонанс, когда пытаются понять, кто для них погибшие военные. «У меня непонятное ощущение — то ли им сочувствовать, то ли нет», — размышляет режиссёр из Улан-Удэ Баир Цыренов. В сентябре 2022 года он уехал из России в Монголию. Позже перебрался в Корею.
«В первую очередь, я переживаю за украинских мирных жителей и солдат, — говорит Баир. — К российским военным у меня двойственные чувства. С одной стороны, все они — жертвы. Они не могут противостоять государству, считают, что нужно подчиниться судьбе. С другой стороны, мы сами пришли в Украину. Я сочувствую погибшим и их родственникам [из России], но я же не стал воевать — и они могли это выбрать».
Многие оппозиционеры в разговоре с ЛБ делят участников войны на несколько категорий — и их отношение меняется в зависимости от этого. Правозащитница из Улан-Удэ Надежда Низовкина называет погибших россиян «жертвами войны наравне с мирным населением Украины и её вооружёнными защитниками». «Но лишь в том случае, когда речь идёт о принудительно мобилизованных», — подчёркивает она. Эту категорию Низовкина трактует широко. Сюда она относит, например, осуждённых, которых принудительно завербовали из колоний, и контрактников, которые пытались разорвать контракт, но не смогли.
Об остальных участниках войны Надежда высказывается гораздо резче — мы не можем цитировать её слова, потому что тогда против правозащитницы могут возбудить уголовное дело.
Активист из Улан-Удэ Алексей Карнаухов говорит ЛБ, что ему «жаль» погибших из Бурятии. «Эти люди, которые отдали право распоряжаться своей жизнью кому-то другому, — размышляет Карнаухов. — Они позволили себя обмануть, уехали куда-то, хотя в собственном доме — в Бурятии — очень много проблем. У нас нищее население, отвратительные дороги, отвратительные условия для жизни. Каждый, кто мысленно соглашается с тем, что можно отнять чужую жизнь, пусть задумается о том, что кто-то может отнять и его жизнь тоже».
«Моё чувство к ним неизменно. Это чувство ненависти»
Иркутянин Олег объясняет ЛБ, что не позволяет себе испытывать к российским погибшим военным «ничего, кроме гнева». Олег называет их «преступниками, которые получили по заслугам».
«Каждый дееспособный человек должен нести ответственность за свои действия или бездействие», — рассуждает он.
Олег — волонтёр «Людей Байкала». Он несколько раз ездил на кладбища в Иркутске и соседнем Шелехове — искал могилы «вагнеровцев». Каждый раз на погостах находилось большое количество новых фамилий — о гибели этих людей нигде официально не сообщали.
Собеседник ЛБ вспоминает, что первое время испытывал на кладбищах «странное чувство». «Ну, не могут ведь столько людей ошибаться», — думал Олег, разглядывая ряды свежих могил с венками и военными флагами. Но потом, по его словам, он «привык».
Категорично настроен и житель села в Бурятии Константин. «Мне нисколько не жалко погибших военных из Бурятии, так как ими был сделан осознанный выбор», — говорит он журналистам ЛБ. Константин рассказывает, что у него много знакомых, которые погибли в Украине или получили ранения. «Моё чувство к ним неизменно. Это чувство ненависти», — говорит он.
За два года войны Константин получил несколько административных штрафов за дискредитацию российской армии. В сельских Viber-чатах он откровенно писал, что думает о Путине и войне. На него доносили односельчане. Константин не против указать своё настоящее имя, но мы не можем это сделать — в следующий раз на него могут завести уголовное дело.
«Первые бурятские погибшие вызывали у меня сочувствие, — рассказывает ЛБ жительница Харькова Аюна Морозова. — Я не понимала, что забыли буряты в Украине. Спустя два года я уже злюсь. Я не просто не сочувствую. Это ужасно — но так вам и надо».
Аюна Морозова родилась в Иркутской области. Её мать — бурятка, отец — украинец. До четырёх лет Аюна жила в Бурятии и Забайкалье. Потом переехала в украинский Харьков. Занималась водным поло, последние годы была директором детско-юношеской спортивной школы.
После начала войны Морозова осталась в Украине. Она была волонтёром в Харьковской областной администрации. Добровольцы делали бутерброды, готовили чай и кофе для бойцов теробороны. Первого марта 2022 года в здание администрации попал снаряд. Аюна провела под завалами три часа, её едва спасли.
Морозова рассказывает, что после этого у неё «появилась безумная ярость». «Она и сейчас есть, просто я её контролирую», — негромко и на первый взгляд спокойно произносит Аюна.
«Для меня удивительно, что погибших в Украине граждан РФ считают героями, — говорит Морозова. — Они не герои, они позор России на многие поколения вперёд».
«Вы принесли и продолжаете приносить горе, — говорит она, обращаясь ко всем россиянам. — Когда вы перестали быть людьми? Когда вы перестали думать своей головой. Неясно. Как вы смогли человечность в себе убить? Что с вами сделали? Что с вами не так?»
Нужно понять, как относиться к потерям
Мы не знаем, сколько ещё продлится война и сколько людей в ней ещё погибнет. Очевидно, что власти скрывают потери российской армии. Первое, что важно понять — какую цену мы заплатили за эту войну. Сколько военных погибло, сколько было ранено, сколько пропало без вести.
Но ещё нужно осознать, как относиться к этим потерям. Кто для нас погибшие российские военные — жертвы, палачи, элементы большой государственной машины? У них был выбор — убивать или умирать? И было ли это единственным выбором?
Это сложные, злые, неприятные, но очень необходимые вопросы. Пока мы только начинаем такие разговоры. Но обязательно продолжим.
И пусть война прекратится.
Иллюстрации сгенерированы при помощи искусственного интеллекта.