В этом тексте есть мат и описание сцен насилия. Если для вас это неприемлемо, пожалуйста, не читайте.
Как война «обостряет чувство справедливости»
39-летний Виктор Биртолан воевал в Украине как доброволец в ЧВК «Вагнер». Вернувшись домой с фронта, он стал преподавать Закон Божий в воскресной школе при храме Екатеринбурга. Виктор захотел работать с детьми, потому что участие в войне, по его выражению, «здорово прочистило мозги».
Виктор говорит, что после участия в боевых действиях «стал ответственнее» и что у него «обострилось чувство справедливости». Среди других положительных изменений Биртолан называет повышенную адекватность, неспособность лгать и «особое» отношение к жизни.
В воскресную школу «Горлица» Виктор устроился в сентябре 2023 года — спустя полгода после возвращения с войны. Его пригласил знакомый священник Сергей Ермолаев, который служит в храме святых целителей Косьмы и Дамиана. Настоятель, вспоминает Биртолан, при встрече спросил, что тот делает по выходным. «Я говорю — ничего, отдыхаю, — рассказывает Виктор. — Он мне: пошли ко мне в школу преподавать. Я говорю: ну, пошли».
Биртолан рассуждает, что если бы Ермолаев предложил бы ему работу в «Горлице» до участия в войне, он бы «отмазался». «Сказал, что дел куча, туда-сюда, — смеётся Виктор. — А после фронта я уже задумался о каком-то долге, о том, что детям нужно мужское воспитание».
На уроках Биртолан с учениками изучает основы катехизиса, Ветхий и Новый Завет. Преподавательница пения в «Горлице» Мария Астахова говорит ЛБ, что Виктор «спокойный, грамотный и умеет находить нужные слова в общении с детьми». Он работает бесплатно, поскольку «это для души».
Подростки, по словам Виктора, могут задавать ему на занятиях каверзные вопросы. Например, можно ли убивать других людей.
— И что вы им отвечаете?
— Я им говорю — да, убивать плохо, я полностью согласен. Виктор Александрович убил кучу народу. Но что делать, если плохие люди иначе не понимают?
В молодости Виктор планировал стать священником. В 2007 году он окончил Екатеринбургскую семинарию. Но на последнем курсе Биртолан развёлся с первой женой. После этого, говорит он, путь в структуры РПЦ ему был «заказан». «Развод для семинариста — чёрная метка», — вздыхает Виктор.
Вместо службы в храме Биртолан поступил в экономический вуз, потом занимался строительством. После начала войны вступил в ЧВК «Вагнер» — пошёл сам, не как заключённый. «Поехал [на фронт], потому что лично хотел поучаствовать в этом деле», — объясняет он журналистам ЛБ.
В зоне боевых действий Биртолан провёл около восьми месяцев, был штурмовиком, «работал несколько южнее Бахмута», получил несколько контузий. Виктор воевал в одном строю с бывшими осуждёнными. Он называет сослуживцев «братьями, которым мог полностью довериться».
Как война «лечит»
С начала войны российские СМИ сообщают не только о преступлениях бывших военнослужащих, но и о их хороших поступках. Так, в новостных сообщениях экс-участники СВО вытаскивают из огня соседей, находят заблудившегося пенсионера в лесу, оказывают медицинскую помощь пассажиру в самолёте, спасают губернатора при покушении и гасят миллионные долги по алиментам. Военные поступают в вузы, становятся фермерами, учителями, занимаются профессиональным спортом и благотворительностью и даже баллотируются на пост мэра.
Никто из героев подобных материалов не рассказывает, что испытывает психологические проблемы после возвращения. Как правило, не упоминается и ПТСР — посттравматическое стрессовое расстройство, которое может возникнуть у комбатантов (так называют людей, участвующих в боевых действиях).
Зато военные в интервью часто говорят, как «спецоперация» помогла им переосмыслить жизнь. Например, доброволец из Воронежа Михаил Лубков называет участие в войне «во всех смыслах положительным опытом». Лубков говорит, что получил возможность проявить себя как мужчина и понял, что самое ценное для него — это жена и дети.
Известный российский учёный, доктор психологических наук, исследователь боевых неврозов у военных (и сам бывший «афганец») Михаил Решетников призывает журналистов ЛБ писать именно о таких позитивных примерах, а не о психических расстройствах и неврозах у комбатантов. Решетников убеждён, что опасность развития ПТСР у российских военных сильно преувеличена, и вспоминает фразу «Всё, что нас не убивает, делает нас сильнее».
«Война не только травмирует, но и лечит», — говорит российский психиатр, автор семинаров по боевой травме и военным неврозам Василий Ланговой. И следующие десять минут перечисляет «хорошие личностные изменения», которые могут произойти с комбатантами — решительность, работоспособность, быстрота реакции, контроль страха, возросшее сексуальное желание к жене и многое другое.
Всё это, по мнению Лангового, свидетельствуют о посттравматическом росте (ПТР) у некоторых военных. Так называют позитивные изменения после сильной психологической травмы. Российские исследователи склоняются к тому, что ПТР испытывают и многие ветераны «спецоперации», потому что война — это большой стресс для всех её участников.
Психолог Марина Сураева из Владимирской области в разговоре с ЛБ называет войну «чистилищем, которое обнажает [у военных], в том числе, и хорошее». Клинический психолог из Москвы Татьяна Урывчикова образно сравнивает боевые действия с закаливанием стали. «Человек от стресса может разрушиться, а может стать стальным, — размышляет она. — И мы не знаем, как пойдёт. Но многие жёны военных говорили мне, что их мужья после фронта стали героическими, ответственными, проявили лучшие свои мужские качества».
По мнению психологов, «вырасти» могут до 20% комбатантов. Причём количество «позитивщиков», считает часть экспертов, даже превышает число тех, кто может получить посттравматическое расстройство (ПТСР) — здесь цифры, по разным оценкам, варьируются от 1,5% до тех же 20%. В середине июня 2024 года новый заместитель министра обороны РФ Анна Цивилева сообщила, что у у каждого пятого российского военного, который вернулся с фронта, выявляют посттравматический синдром. При этом психологов для работы с комбатантами не хватает.
Что такое посттравматический рост
Размышления о том, что страдания могут изменить человека в лучшую сторону, встречались со времён Древней Греции. В дальнейшем эта тема не раз всплывала и в работах военных психологов. Например, в 1980 году исследователи провели опрос среди американских лётчиков, которые несколько лет находились в плену у вьетнамцев. 61% пилотов сказали, что они получили пользу от плена, стали более уверенными и научились ценить жизнь.
Термин «посттравматический рост» (ПТР) предложили в середине 1990-х годов американские психологи Ричард Тедески и Лоуренс Калхоун. Они заявили, что в процессе борьбы с полученной травмой у людей может возникнуть личностный рост. И что в 90% случаях появляются «положительные аспекты травмирующего опыта». Например, у людей, переживших землетрясение или страшную аварию, возрастает способность получать радость от своего существования.
Считается, что посттравматический рост — это не противоположность ПТСР. Они могут проявляться одновременно. Человек, например, может испытывать и уверенность, и тревожность.
Василий Ланговой подчёркивает: такую позитивную трансформацию могут вынести не все родственники комбатанта. «Был [до войны] такой „мужичок с ноготок“, жена им руководила, — описывает он ситуацию на пушкинский манер. — На фронте мужичок побывал, вернулся, у жены власть отобрал. Жена говорит — да он с ума сошёл, ему там по башке прилетело, наверное. Но на самом деле у человека объём личности увеличился, амбиции возросли, стойкость появилась! А родные к нему другому привыкли и будут воспринимать это как болезнь. Просто не надо грести всё под гребёнку ПТСР!»
Через несколько дней после разговора с ЛБ Ланговой уезжает добровольцем на фронт. Это уже его второй контракт. Василий служит врачом в штурмовом батальоне. На личной странице Ланговой чередует рассуждения о русских мифо-ритуальных традициях со снимками из блиндажа — например, фотографирует автомат на фоне зубной щётки и расчёски.
Василий подчёркивает, что после первого возвращения с фронта у него не было совершенно никаких признаков ПТСР. И сам к психологам он не обращался.
Как война «приводит к реализации творческих замыслов»
51-летний доброволец Владислав Орлов говорит журналистам ЛБ, что на фронте у него произошла «переоценка приоритетов». Орлов понял, что ему «надо жить своей жизнью». После лечения (Владислав получил тяжёлую контузию) он пошёл работать учителем английского и немецкого языка в школу № 6 в Вышнем Волочке.
Сам Орлов из учительской династии, в юности тоже преподавал в школе. Но потом больше двадцати лет занимался бизнесом, дошёл до руководящих должностей в крупных московских компаниях.
«До участия в СВО я работал на других людей, но не на себя, — размышляет Владислав. — Я понимал, что жизнь уходит, а творческие замыслы не реализуются».
Теперь Владислав находит вдохновение в учительской работе. Директор школы Евгений Копылов в разговоре с ЛБ хвалит нового педагога за «разносторонность и небезразличность».
По вечерам Орлов пишет фантастические рассказы в стиле Харуки Мураками и рисует. Недавно его картина акрилом «Разведка вышла к лесополке» (так российские военные называют лесополосу — ЛБ) участвовала в выставке для педагогов Тверской области. Правда, никаких призовых мест не заняла.
«Ну, потому что большинство не поняло, что там было изображено, — предполагает Орлов. — Картина очень тёмная — звёздное небо, чёрная земля, чёрные стволы деревьев без веток, потому что всё [снарядами] посбивало». Владислав говорит, что в темноте за деревьями прописал силуэты разведчиков. Но «невоенные оказались не способны их разглядеть». Хотя его сослуживцы, по словам Орлова, взглянув на картину, «сразу всё поняли».
31-летний доброволец ЧВК «Вагнер» Артём Дильмурадов тоже называет участие в войне «опытом положительного характера». Он говорит ЛБ, что ощутил потребность «служить людям». Первые три месяца после возвращения с фронта Дильмурадов проработал в строительной компании — укладывал резиновое покрытие на детских и спортивных площадках на Сахалине. Но этого Артёму оказалось «недостаточно», он понял, что «хочет помогать обществу».
«На фронте я знал, что выполняю очень серьёзную задачу, — размышляет Дильмурадов. — Когда я вернулся, мне перестало хватать понимания, что я делаю хорошее дело. Мне захотелось быть полезным, делать что-то правильное».
В этом году Артём начал работать социальным координатором регионального отделения фонда «Защитники Отечества». Он помогает другим военным получать выплаты и оформлять документы. Также Дильмурадов ездит по школам, где выступает перед школьниками с рассказами о «зачистке Бахмута».
Недавно Артём побывал в спецшколе, где встретился с трудными подростками. Для него это стало важным событием, потому что Дильмурадов хотел «на собственном примере показать, как можно измениться».
В 2013 году Дильмурадова приговорили к 14 годам заключения. Он вместе со своими знакомыми убил семью из трёх человек, чтобы украсть их сбережения. Перед смертью жертв пытали. Артём предпочитает не вспоминать об этом, ведь сейчас для него главное — мотивировать молодёжь.
— Приятно быть для других примером, — говорит собеседник ЛБ.
Как война «заставляет радоваться жизни»
Приглашали в школы и бывшего «вагнеровца» из Екатеринбурга Виктора Биртолана. Правда, после пары выступлений звать перестали. Сам Биртолан связывает это с тем, что он «говорил школьникам правду и „жестил“».
«Рассказывают, что на войне раненого закрывают собой — так это полная херня, — приводит пример своего выступления Виктор. — На самом деле, когда вытаскиваешь раненого, ты прикрываешься им. Потому что если ранят тебя, вы оба не выберетесь. А если его — ну, не повезло, как говорится».
Также Биртолан, по его словам, объяснил старшеклассникам, почему «нельзя тупить». Виктор вспомнил случай, когда сослуживец «не успел выкопать окопчик, и ему осколками снесло всю спину». Биртолан подробно рассказал, что у раненого можно было рассмотреть «позвоночник, кишечник и лёгкие». «А он ещё при этом не сразу помер, а поорал вначале», — философски заключает Виктор.
— А почему вас перестали приглашать в школы, как думаете?
— Мне сказали, что учителя [которые были на встрече] проплакали все выходные. Ну, люди живут в каком-то мире иллюзий, где наши доблестные бойцы с улыбкой на лице всех доблестно побеждают. А ты ребятам говоришь, что это мрак, ужас, смерть, боль, кровь. Нет ничего хорошего…
Но тут же Виктор добавляет: хоть «война и ужасна», но она «помогает переоценить жизнь». «Я даже первое время после возвращения всем активно советовал туда съездить, чтобы мозги на место встали!» — смеётся собеседник ЛБ.
Биртолан вспоминает, как в прошлом году навестил знакомого в психиатрической больнице — тот пытался покончить жизнь самоубийством. Виктора впечатлили слова санитарки, с которой он разговорился. Женщина сказала, что в учреждение «суицидников везут и везут — кто таблеток наглотается, кто вены порежет».
Биртолан предложил отдать пациентов ему «оптом», чтобы он «перекинул их на фронт». «Через два дня суицидники пошли бы штурмовать вражеские окопы, а потом те, кто выживут, будут очень радоваться жизни», — сказал санитарке Виктор. Женщина не поддержала предложение Биртолана, чему он удивился.
Виктор замечает, что после фронта в нём появилась жёсткость и «нежелание перестраиваться» — но он не хочет избавляться от этих черт. «Мне хорошо и удобно, — рассуждает он. — Если у окружающих недопонимание со мной — это их проблема».
Как война «обостряет чувство собственного достоинства»
Ректор Восточно-Европейского института психоанализа, доктор психологических наук, профессор Михаил Решетников в переписке с ЛБ называет российских комбатантов «золотым фондом не только армии, но и всего общества».
«Обстрелянный солдат или офицер не прячется от обстрела, а стреляет в ответ, — считает 73-летний Решетников. — Точно также он не будет сгибаться перед жизненными трудностями, какими бы они не были».
Профессор добавляет, что у всех российских военных, вернувшихся с фронта, будет
«обострённое чувство собственного достоинства». А также — «особая социальная смелость, решительность и уверенность, что в мирной жизни всё должно быть честнее, благороднее, лучше».
Сам Михаил Решетников служил в Афганистане. Он был врачом-исследователем, изучал боевые неврозы. Ещё несколько лет назад профессор уделял гораздо больше внимания психологическим проблемам, а не позитивным изменениям у военных. В 2019 году Решетников говорил, что подготовить солдата-боевика стоит очень дорого, но ещё дороже — адаптировать его к мирной жизни. Он сравнивал этот процесс с утилизацией атомной станции. Но уже в начале 2023 года Михаил выступил в Госдуме, где заявил, что «истерику с возможным количеством ПТСР [у военных] необходимо дезавуировать».
Что Решетников говорил о ПТСР раньше и что говорит сейчас
В 2019 году профессор Михаил Решетников заявил, что «афганский синдром» (это ещё одно название ПТСР у исследователей, связанное с конкретной войной) по симптоматике ничем не отличается от других боевых синдромов. Михаил перечислил и его признаки — высокую эмоциональность, склонность к агрессивности, страх нападения сзади, нарушения сна, вспыльчивость, мстительность.
Синдром, по словам профессора, проявлялся примерно у 40% «афганцев». У 10% из этого числа он имел необратимый характер. То есть, из тысячи комбатантов у четырехсот можно было наблюдать признаки ПТСР. А у сорока человек это имело необратимый характер.
В начале 2023 года Решетников выступил в Госдуме, где заявил, что психические травмы могут возникнуть всего у 3,2% нынешних участников «спецоперации» — это 32 военных из тысячи. И только у 38,8% из этих трёх с небольшим процентов он прогнозировал развитие ПТСР — то есть, у десятка человек из тысячи.
Откуда взялись такие цифры, профессор не объяснил. Но слова Решетникова о том, что «истерику с возможным количеством ПТСР необходимо дезавуировать», обсуждали многие российские психологи.
«Люди Байкала» также нашли довоенные и послевоенные комментарии Михаила Решетникова о статистике наблюдений за комбатантами. В 2019 году профессор заявил, что таких цифр в России нет. «Но я думаю, положение [по психическим травмам у российских комбатантов] примерно такое же [как в США]», — отмечал Решетников. Он добавил, что до 30% тюрем в Америке заполнены участниками боевых действий, а многие комбатанты становятся бездомными.
К февралю 2023 года Михаил Решетников поменял своё мнение. На выступлении в Госдуме он сказал: «Я уверен, что статистика наблюдения комбатантов у нас не такая удручающая, как в США».
О «надуманной истерике» вокруг посттравматического расстройства говорят и некоторые другие собеседники ЛБ. Психолог Мария Лебедева из Кирова рассуждает, что сейчас в России «отовсюду, изо всех утюгов это дурацкое слово — ПТСР». «Но он же будет не у всех», — подчёркивает Лебедева. Впрочем, Мария не может привести примеров личностного роста у военных. Зато вспоминает о клиенте, 25-летнем добровольце, который мучается кошмарами. Ему снятся оторванные ноги его сослуживца, с которых капает кровь.
Другие собеседники ЛБ считают, что опасность психологических травм у российских военных принижать нельзя. «ПТСР действительно появится не у всех, но почти у всех будут расстройства, которые могут возникнуть спустя годы, — рассуждает клинический психолог из Новосибирска на условиях анонимности. — Но я замечаю, что говорить об этом в России становится плохим тоном. Это очень опасная тенденция».
Клинический психолог Фёдор Коньков, много лет живущий в США, полагает, что пророссийские исследователи путают понятия «травма» и «стресс».
«Умеренный стресс не только полезен, а необходим для нормального развития, — говорит Коньков. — Чрезмерный стресс однозначно вреден и для физического, и для психического здоровья. Но если это травма — то она не полезна в любой дозе и форме».
Коньков предполагает, что Михаил Решетников и другие исследователи, работающие в современной России, «выживают в тех условиях, в которых сейчас находятся». Он этому не удивлён.
«А что вы хотите? — спрашивает Коньков журналиста ЛБ. — Сейчас психологи обязаны говорить, что не будет большого количества военных с посттравматическим расстройством. Они не должны сеять панику, как бы это ни противоречило мировому опыту. Не удивлюсь, если клиницисты будут утверждать, что для россиян война только на пользу и ведёт к неслыханному доселе личностному росту».
Фёдор называет высказывания российских исследователей о личностном росте у военных «не клинической психологией, а пропагандой».
Как война «делает взрослым и рассудительным»
Театральный режиссёр Александр Кудряшов согласен, что разговоры о благотворном влиянии войны — это новый элемент российской пропаганды.
«Как я отношусь к таким разговорам? Если честно, это маразм. И они [психологи, которые находят положительные черты у комбатантов — ЛБ] ебанулись, — говорит Кудряшов. — Ничего в войне хорошего быть не может».
Отец Александра Анатолий Кудряшов воевал по контракту в Чечне, затем в Абхазии. Его сын сделал авторский спектакль «Пап, пока» о жизни Анатолия. Александр не может вспомнить никаких положительных свидетельств, что война благотворно повлияла на его отца.
Семьи нынешних комбатантов отзываются о своих родственниках по-разному. Сестра сахалинского «вагнеровца» Артёма Дильмурадова Вероника Котова считает, что её брат «сильно поменялся в лучшую сторону». Она говорит, что Артём «позврослел и стал более рассудительным». «После возвращения он стал не просто какой-то фигнёй маяться, а пользоваться каждым днем, чтобы чего-то добиться». Но, отмечает Вероника, Артём иногда не знает, как себя вести с будущей женой — «если подойти и обнять его, он может впасть в ступор». Сама невеста Дильмурадова от общения с ЛБ отказалась.
Супруга Виктора Биртолана, который преподаёт Закон Божий в воскресной школе Екатеринбурга, Татьяна, тоже отказывается от разговора с ЛБ. Но сам Виктор рассказывает, что ей не нравятся перемены в Биртолане: «Говорит, я теперь более замкнутый, нелюдимый, утратил жалость и умение сопереживать».
По словам Виктора, Татьяна жалуется, что он стал «эмоционально холоден». «Ну, она мне рассказывает про коллег по работе, про подружек. Но не понимает, почему мне сейчас глубоко пофиг, кто с кем спит и как кому мотает нервы», — говорит Биртолан.
Виктор пытался объяснить родным, почему он себя так ведёт — с точки зрения Биртолана, в семье нет проблем, которые заставили бы его волноваться. «Все живы, здоровы, никто не мучается от непереносимых болей, все конечности и органы на месте, — поясняет Биртолан. — Но родственники меня не понимают».
Жена воронежского добровольца Михаила Лубкова Алеся говорит ЛБ, что муж «совсем не изменился». Она уточняет: возможно, это связано с тем, что Михаил «держит всё в себе и не распространяется [о своих возможных переживаниях]». Сам Лубков рассказывает ЛБ, что не испытывает психологических проблем. А если у него возникает стресс, он снимает его «русским способом».
Про любовь к алкоголю в разговоре с ЛБ упоминает и участник войны в Афганистане, 78-летний Геннадий Лукин. После возвращения Лукин уволился из армии и стал заниматься психологическими практиками — пытался помочь себе, потому что «испытывал большие проблемы в мирной жизни». Лукин смог избавиться от тяги к спиртному, хотя до этого уходил в полуторамесячные запои. Уменьшилась и агрессия — раньше у Геннадия возникали моменты, когда он «закипал».
Лукин признаёт, что за прошедшие годы не смог избавиться от главного — «экзистенциальной горечи». Эта горечь, объясняет Геннадий, связана не с переживаниями о погибших сослуживцах, а с «чем-то необъяснимым внутри».
Собеседник ЛБ связывает своё состояние с тем, что после возвращения психологическим состоянием «афганцев» никто не занимался и «мы вообще на хрен никому не были нужны». Лукин говорит, что сейчас участники СВО находятся в гораздо более выигрышном положении. «Но можете не сомневаться — проблемы будут и у них, — резюмирует Геннадий. — В войне нету плюсов, и быть не может».
Как война «создаёт позитив»
Многие исследователи критикуют концепцию посттравматического роста. Американский психолог Энтони Манчини называет идею ПТР «очень привлекательной», но подчёркивает, что доказательств этой теории мало — потому что всё основано только на опросах людей, переживших травмы. Более глубоких исследований пока не проводилось.
«Многие говорят, что они стали лучше и видят возможности в жизни, — размышляет Манчини. — Но значит ли это, что они действительно лучше? Другими словами, действительно ли они мудрее, сострадательнее и ближе к другим? Или они просто так думают?»
Психолог проекта «Тебе поверят» Александра Олейник говорит ЛБ, что в мировом профессиональном сообществе пока нет консенсуса по поводу концепции посттравматического роста — как раз из-за отсутствия «какой-либо объективной метрики». Олейник отмечает, что в некоторых случаях у травмированного человека может возникнуть механизм психологической защиты, который помогает подавлять отрицательные эмоции.
Энтони Манчини использует понятие «позитивной иллюзии» — она иногда проявляется у людей под видом личностного роста. «Человек может создать такую иллюзию, только чтобы не признаваться себе, насколько сильно он травмирован», — объясняет психолог.
«Когда событие угрожает нашему самоощущению, мы с большей вероятностью поверим, что это событие сделало нас в некотором роде лучше», — говорит психолог.
Манчини отмечает: у людей, которые наблюдают у себя признаки ПТР, спустя какое-то время может ухудшиться психологическое состояние. Он рассказывает об исследовании с американскими военными, вернувшившимися из Ирака. Часть солдат заявила психологам о посттравматическом росте. Но через 15 месяцев у них усилились симптомы ПТСР — даже больше, чем у их «более молчаливых» сослуживцев.
Психолог Фёдор Коньков предполагает, что для описания состояния российских военных больше подойдет не «посттравматический рост», а «токсичный позитив» — когда человек старается всегда поддерживать позитивный настрой, но таким образом, что это становится вредным для себя и окружающих.
— Если токсичный позитив применяется и агрессивно навязывается в национальном масштабе… последствия будут катастрофические для всей страны, — уверен Коньков.
Как война «учит сдерживать себя»
Преподаватель Закона Божьего в воскресной школе «Горлица» и экс-«вагнеровец» Виктор Биртолан носит на занятия складной нож. Он говорит ЛБ, что после возвращения с войны не воспринимает себя «без оружия», поэтому всегда кладёт нож в карман.
— Мне нет необходимости пугать или шокировать окружающих. Если надо, я человека убью и голыми руками. Но мне с ножом спокойнее.
— А дети знают, что вы носите его с собой?
— Отлично знают. Но куда им деваться? Они воспринимают это как данность. Есть Виктор Александрович, а у Виктора Александровича всегда есть нож. Всё!
Настоятель храма Космы и Дамиана Сергей Ермолаев, который пригласил Биртолана на работу в воскресную школу, отказывается от разговора с ЛБ. Помощник благочинного Ивановского округа Екатеринбургской епархии (куда входит храм) Михаил Газетдинов отмечает, что в России можно носить нож в любом месте, «кроме тюрьмы или военного завода».
По просьбе ЛБ Газетдинов также описывает, как в Екатеринбурге отбирают педагогов в воскресные школы: «Они должны соблюдать нормы поведения, не постить в интернете всякие неправильные вещи, либеральные, фашистские, что-то неадекватное. Это главное».
После возвращения с войны Биртолан не сразу попал в «Горлицу». Сначала он пытался устроиться в местный ОМОН. По словам Виктора, его не взяли — потому что после психологических тестов поставили диагноз «тяжёлый ПТСР» (у ЛБ нет подтверждения этой информации). Сам Биртолан комментирует, что ему не нужно что-то делать с этим, потому что он чувствует себя «вполне спокойно и хорошо».
— А как специалисты определили, что у вас тяжёлая форма?
— Ну, там спросили, зачем вы пришли в ОМОН. Я ответил, что мне нужен доступ к оружию, нормальные ребята вокруг и немного старого доброго насилия.
— Немного старого доброго насилия?
— Мне не хватает адреналина, скажем так. Как и большинству наших. Я понимаю, что когда такие, как я, массово вернутся в Россию, тут будут проблемы. Ну, вам просто надо соблюдать определённые правила общения с нами. То есть, не провоцировать и не выводить из себя.
Биртолан вспоминает, как недавно на даче девятилетний сын подошёл к нему сзади и ткнул в голову игрушечным пистолетом. Виктор говорит, что «еле сдержал себя» — отобрал у мальчика пистолет и «наорал, чтобы больше так не делал».
— А вообще-то моей первой реакцией было убить [сына], — вздыхает Биртолан.
Изображение на обложке создано с помощью искусственного интеллекта.