Материал для фильма Анастасия снимала на территории самопровозглашённых ЛНР, ДНР, а также в Москве. Батальон, в который (довольно случайно) попала Трофимова, зимой-весной 2023 года находился на Краснолиманском направлении в обороне. Летом того же года его перебросили под Бахмут и отправили на штурмы. Бахмут — теперь полностью разрушенный и оккупированный Россией город, кровопролитное сражение за который стало самым длинным в российско-украинской войне.
Мировое киносообщество проявляет явный интерес к работе Трофимовой. После Венеции режиссёр представит фильм на международном кинофестивале в Торонто. Сама Трофимова говорит, что «Русские на войне» — это не историческое исследование причин войны, а «реальное свидетельство ранее невидимой стороны». «Невидимой стороной» Анастасия называет российских солдат.
Об Анастасии Трофимовой
Анастасия Трофимова — российско-канадский режиссёр-документалист. Родилась в Москве, училась в Торонто и Амстердаме. Снимала фильмы на Ближнем Востоке, в Африке и Восточной Европе (в том числе, для телеканала RT Documentary, который независимые российские СМИ называют «пропагандистским»). Работала фиксером и переводчиком в New York Times, Magnum Photos, Washington Post, была московским продюсером Канадской вещательной корпорации (CBC) и «полевым» продюсером в нескольких международных документальных проектах в России. Лауреат премии Canada Screen Award в номинации «Лучшее исследование» за «Рассказы о торговле органами» на канале HBO.
В этом тексте есть мат и описание сцен насилия. Если для вас это неприемлемо, пожалуйста, не читайте.
«Какая-то ты странная, тебе вообще зачем»
Сцена из фильма: В электричке едет мужчина в костюме Деда Мороза. Он смотрит в окно, там темнота. Из-под новогоднего костюма видны рукава военной формы. Рядом с ним в проходе между сиденьями стоит рюкзак цвета хаки с георгиевской лентой. «Еду я с местов серьёзных, где бои. Навестить детвору и поздравить с наступающим Новым годом, — говорит мужчина. — Сам себе я пожелаю, чтобы мир скорее начался и закончилась уже эта война».
— Почему ты считаешь, что российские солдаты в этой войне невидимы?
— Я пыталась добраться до них с февраля 2022 года. Ездила по разным уголкам России и заводила разговоры с военными, с их жёнами, родителями. Хотела понять — кто эти ребята, за что они воюют? Мне дико не хватало информации. Я читала разные СМИ — и российские, и украинские, и западные. Но у меня не было портрета россиян, которые в этом участвуют. Были только какие-то лозунги. В российских СМИ солдаты — герои, безликие манекены. А в западных СМИ они все насильники и убийцы. Но как можно описывать человека, никогда с ним не разговаривая? Я надеялась, что истории российских солдат помогут глубже понять эту войну.
Никто из военных, кого я встречала, не хотел вести долгие разговоры. Но в конце декабря 2022 года я ехала со съёмок из Подмосковья. Зашла с камерой в электричку — и вдруг вижу Деда Мороза, под костюмом видна военная форма. Я просто подошла к этому мужчине — здравствуйте, какой у вас интересный костюм, а откуда вы. Оказалось, что это Илья, что он из Донецка, что он воюет на стороне России и едет из госпиталя навестить свою семью после ранения. Ему дали четыре дня отпуска.
— И ты сразу напросилась с Ильёй на фронт?
— Он очень открытый человек, мы обменялись телефонами. Через несколько дней я приехала к нему домой, сняла, как он уезжает обратно и прощается с семьёй. Договорились быть на связи. И в середине января 2023 года Илья мне звонит и говорит, что батальон выводят с фронта в тыл на переформирование. То есть, добавляют туда новых людей. И я абсолютно внаглую и как бы в шутку спрашиваю — а можно ли я к вам с камерой приеду поснимаю. Он говорит — а давай. Я говорю — ты что, совсем с ума сошёл, у меня нет разрешения, ничего нет. Он говорит — да ничего, всем пофиг, скажешь, что ты чья-нибудь жена. И я поехала.
— В фильме ты рассказываешь, что попала на фронт без официальной пресс-аккредитации и без разрешения Минобороны РФ. Слушай, ну неужели это возможно?
— Я думала, что когда доеду, меня сразу же арестуют или просто отправят обратно. Добралась до деревни, где стоял батальон, это территория самопровозглашённой Луганской народной республики. 180 километров до фронта. Нашла Илью, познакомилась с его сослуживцами. Сказала, что снимаю документальное кино, что сейчас в нашей стране главное событие в современной истории — именно эта война, и вы главные её участники. И что мне бы хотелось, если вы не против, вас поснимать. На моё удивление, все сказали — а почему бы и нет, только поговори с нашим командиром взвода. А командир сказал — почему бы и нет, поговори с нашим следующим командиром. Тот сказал, что ему нравится моё предложение, потому что это напоминает Великую Отечественную войну — тогда журналисты с военными частями доходили до Берлина. Я думаю — ага.
В итоге я дошла до самого высокого командира бригады. Повторила эти же слова — про Великую Отечественную, про журналистов и про Берлин. Он на меня посмотрел, сказал — какая-то ты странная, тебе вообще зачем. Я говорю — ну, как зачем, главное событие. Он мне — ну, не знаю, давай подумаю, ты пока тихо сиди и вообще и не отсвечивай. Не то, чтобы разрешил, но и не запретил. И распорядился, чтобы мне выдали военную форму — «чтобы свои не застрелили нечаянно»
— А в чём ты приехала?
— У меня было длинное серое пальто, я его специально брала под цвет окопа. Сапоги такие серые. Мне сказали — ты сдурела, вот бери нормальные, ты в этих околеешь. Ну, и форма была очень тёплая.
— Тёплая?
— Да, очень тёплая. Когда я уже вернулась в гражданскую жизнь, у меня глаз цеплялся за эту форму. Её рыбаки часто носят, охранники.
— Почувствовала себя военкором, когда её надела?
— Нет. Военкоры, насколько я понимаю, это новостники — здесь, сейчас и срочно. Я ощущала себя, наверное, как посторонний свидетель. Для документалиста всегда очень круто, чтобы люди тебе открывались. Документалисты делают какое-то осмысление исторического периода и людей на фоне него.
В первый же вечер после приезда я потихонечку начала ходить по деревне, где стоял батальон. Сначала снимала только в домах и короткими перебежками. А потом стала всё наглее, снимала на улице. И ко мне начали привыкать. Было ощущение, что это какая-то невероятная удача. В целом отнеслись очень гостеприимно, чему я была абсолютно удивлена. Говорили обо мне так — ух ты, не побоялась и приехала. Изначально я жила со взводом обеспечения. А потом переехала к медикам.
«Журналюга приехала, ну, и хер с тобой»
Сцена из фильма: На плите закипает чайник. «Я воюю за своих женщин, чтобы они жили нормально», — говорит Юрий, закуривая сигарету. У него седые волосы. «Да не пизди, тебе 50 с хером лет, ты один и у тебя ни хера нет. Ты не за женщин», — говорит ему 37-летний повар Виталий. «А за кого?», — удивлённо спрашивает Юрий. «Да за себя. чтобы получить и просрать — на блядей, на алкашку. Ты не за Россию, не за патриотизм. А за бабки, чтобы потом их проебать», — восклицает Виталий. «А ты здесь зачем?» — спрашивает его Юрий. «Я поехал на патриотизме своём». «Ты его видишь?». «Сейчас уже нет, к сожалению», — хмыкает Виталий.
— Сколько батальон простоял в тылу?
— Несколько недель. Привезли мобилизованных. Я поняла, что скоро батальон отправят на фронт. Пришла опять к командиру бригады, чтобы мне разрешили поехать. Он наорал, сказал, что меня там «задвухсотят» (убьют — ЛБ), что он себе этого не простит и моё привидение будет к нему приходить. «И вообще баба должна сидеть дома и варить борщи». Я пожаловалась ребятам. Они ответили — ну, если тебе так надо, заберём, а там посмотрим. Меня посадили в КамАЗ. Соответственно, я приехала на «передок» [передовую — ЛБ] без разрешения комбрига. Он увидел меня там, такой — что, журналюга, приехала, ну, и хер с тобой. И я просто старалась никому из начальства не показываться на глаза. Если вдруг приезжала какая-то проверка, я уходила гулять куда-нибудь в поля.
Помню, что отправка на фронт была 17 февраля — в день моего рождения. Мне подарили три шоколадки Alpen Gold. Сказали — что ж ты не сказала, надо выпить. Я ответила — я не пью. Это был лучший день рождения в моей жизни. Подарок судьбы.
— Почему лучший?
— С 24 февраля 2022 года, когда весь наш привычный мир вывернулся наизнанку, моей главной мечтой и смыслом жизни стало увидеть и понять наш новый перевёрнутый мир войны. Я хотела зафиксировать главу этого учебника истории, в котором мы все вдруг оказались, и людей в нём. Ведь про эту войну так мало глубоких материалов с российской стороны фронта — для нашей истории, для нашего осознания себя. Не про взятые или оставленные высоты, а про людей на войне. И эта мечта вдруг сбылась — с лихвой, вопреки здравому смыслу и абсолютно всему. И поэтому это был лучший день рождения в моей жизни.
— У тебя были какие-то ожидания?
— Я не знала, чего мне ожидать от российских военных. И меня больше всего поразило, что они — обычные люди. Абсолютно обычные люди в какой-то абсолютно необычной ситуации.
Меня удивило, что мы могли спорить о каких-то политических моментах — о том, совершают ли россияне военные преступления, например.
— А они считали себя преступниками? Кто они такие для самих себя?
— Нет единого ответа, потому что нет единого понимания, зачем эта война. Точнее, у украинцев с Донбасса, которые воюют в рядах российских войск — очень чёткая, мотивированная позиция. Гораздо больше, чем у россиян. Что я защищаю свой дом, мой дом бомбили, у меня погибло столько-то родных или знакомых. А у россиян — разное видение. Есть ребята, которые идут воевать, потому что позвала страна. И всё, больше ничего не важно. Есть те, кто считает, что они приехали защищать Россию от экспансии НАТО. Есть те, кто не совсем понимает, что они там делают, и насколько это всё правильно, — это многие мобилизованные.
— Было у кого-то сожаление или раскаяние, что они зашли на чужую территорию, разрушили города, убивают других людей?
— У каждого — своё осмысление. В принципе всем жалко смотреть на разрушения. Помню мобилизованного с позывным «Кедр». Сначала он был очень корректен по отношению к украинцам, не называл их «хохлы», а только «противник». Когда батальон приехал ближе к «передку» и остановился в деревне, у него был шок, что так много разрушенных зданий. Он размышлял, что если бы не война, таких разрушений не произошло, а жители бы оттуда не уехали. Но потом под Бахмутом его группу послали на штурм, и оттуда вернулась только половина. Он был там, видел и слышал, как ребята умирали. И его мнение поменялось радикально. Он стал говорить, что эта война правильна. Позже я снимала «Кедра» в военном госпитале на территории РФ, где он говорит об этом, и эти изменения очень заметны.
Его история в очередной раз доказывает, что насилие порождает ещё большее насилие. И многие ребята воюют не за какую-то идею, они воюют за друзей. За Сашу, за Ваню, за Петю, которые не вернулись.
— А были изменения взглядов в другую сторону? Когда военный из патриота стал пацифистом, например?
— У нас был повар Виталий, который изначально приехал защищать жителей Донбасса.
И у него произошло разочарование в плане того, что война затягивается. Виталик всё ещё считал, что нельзя было не защищать Донбасс, вопрос у него был в том, что война «идёт так долго и медленно».
— В фильме герои часто говорят о деньгах. Ты снимала разговор, когда как раз Виталий обвиняет сослуживца, что тот пошёл воевать «за бабки». Много ли россиян воюет по финансовым соображениям?
— Я думаю, на любой войне есть те, кто воюет за деньги. И в этой войне — средняя температура по больнице.
— Илья, с помощью которого ты попала на передовую, в итоге самовольно уезжает с фронта домой. Потому что ему несколько месяцев не платят зарплату, и он не получил выплату за ранение. То есть, получается, для него деньги важнее патриотизма?
— У Ильи был главный приоритет — прокормить семью. И многие ребята, которые говорили про деньги, употребляли слово «прокормить». Это наверное важная часть требований к российскому мужчине — чтобы он был добытчиком. Деньги — это часть мужского самосознания.
«Вечная война не может быть ответом»
Сцена из фильма: Военный с позывным «Мультик» чистит берцы, на его голове кепка с надписью «Чем заряжен, тем и выстрелишь». «Мультику» 20 лет, его мобилизовали в 2022 году. «Ты слышал, что российские войска обвиняют в военных преступлениях, что убивали мирных жителей, что насиловали. Как ты считаешь, это правда?», — спрашивает его Анастасия. «Я считаю, это неправда», — говорит «Мультик». «Почему?». «Я многих людей видел, эти люди на многое способны, но чтобы кого-то из мирных жителей убить, изнасиловать, где-то закопать — нет, русские войска на это неспособны. Человек просто живёт своей жизнью, зачем портить жизнь этого человека». «Но мы же вторглись в страну?», — говорит собеседнику Трофимова. «Мультик» молчит, поднимает брови: «Вторглись — может, даже не по своей воле. Был приказ — мы пошли». «Думаешь, это правильный был приказ?» «Не знаю».
— Ты смотрела [документальный фильм украинского режиссёра Мстислава Чернова] «Двадцать дней в Мариуполе»?
— Нет, не было времени.
— Как, думаешь, воспримут украинцы «Русских на войне»? Показывала ли ты фильм кому-то с украинской стороны?
— Да, показывала. Кто-то был из Одессы, кто-то — из Донбасса. Реакция была очень положительная. Я понимаю, что сама тема фильма о российских военных далеко не везде вызовет положительную реакцию. Но мне хотелось бы, чтобы люди сначала посмотрели ленту (создатели выложат «Русские на войне» в открытый доступ ориентировочно весной 2025 года — ЛБ).
— Вероятно, и украинцы, и российское антивоенное сообщество могут раскритиковать фильм за такой человечный образ российского военного. Ты сама какой реакции ждёшь на свой фильм?
— Конечно, я ожидаю, что будет много претензий по поводу того, что я показываю российских солдат с какой-то гуманистической стороны. Я предполагаю это, потому что ещё в России много работала с иностранными журналистами и читала потом, что им писали с украинской или поддерживающей украинскую сторону люди в соцсетях. Обычно журналистов упрекали в том, что они очеловечивают россиян.
Но я не очень понимаю — а что, надо расчеловечивать? Чтобы опять повторилось «Радио тысячи холмов» (радиостанция, ведущие которой призывали к геноциду жителей Руанды в 90-х годов — ЛБ)? Всё это приводит к продолжающейся войне и к ещё худшим последствиям. Мне кажется, что сейчас нельзя выбирать какую-то сторону. Если вы выбираете сторону, вы за войну. Вы за войну либо с этой стороны, либо с той стороны. А я — за мир. И мне бы хотелось, чтобы мы видели друг в друге людей.
Есть журналистские правила, которые не были соблюдены на этой войне — любой конфликт нужно освещать с двух (или сколько есть) сторон. Сейчас выходит много фильмов и репортажей с украинской стороны, и очень мало — с российской.
Был ещё один документальный фильм, который снят на российской стороне. Это The Other Side («Другая сторона» — ЛБ), его снял журналист Шон Лэнган. Шон договорился с Минобороны РФ, он побывал на российской линии фронта, он говорил с местными. Фильм вызвал просто шквал критики за то, что показывает и очеловечивает русских.
Перед премьерой я нервничаю и могу только гадать, какая будет реакция. В то же время понимаю зрителей, для которых то, что они увидят, будет неприятно и некомфортно. Я сопереживаю боли и гневу, которые могут появиться у тех, кто пострадал от этой войны. Увидеть друг друга не в быстром, новостном и политически ангажированном формате, возможно, это станет первым шагом к пониманию и нахождению общей почвы — потому что вечная война не может быть ответом.
Мне бы хотелось, чтобы мы опять начали видеть друг друга. Потому что сейчас, есть такое ощущение, что многие разбились на лагеря — условно «либеральные», условно «патриотические». Хочу, чтобы фильм немножечко разрушил стереотипы и шаблоны, в которых сейчас мы все варимся. Это не значит, что мы все будем согласны друг с другом, но видеть людей, а не лозунги очень важно.
«Сядем все, будем в одной камере сидеть»
Сцена из фильма: Бритый наголо мужчина с бородкой сидит на кровати и смотрит прямо в камеру: «Мы люди с поломанной судьбой. Нас там кинули, мы попали в окружение, мы не знали, как выходить». Он говорит прерывисто, запинаясь, деля слова на слоги. «Из 900 человек нас вернулось 300 человек, половина из которых калеки». Рядом с мужчиной сидит его сослуживец, он начинает плакать: «У меня контракт седьмого февраля закончился, у нас у всех закончился. Нас обратно собираются [кинуть на фронт]. А что делать — к муравью хуй приделать?».
— Поменялось ли твоё личное отношение к российским военным? Ты столько месяцев с ними была.
— Меня поразило, насколько они выдерживают всё то, что с ними происходит. Вокруг физические лишения, отчаяние, смерть. Но несмотря на это, люди стараются держаться и оставаться людьми.
Конечно, мы сблизились. На войне все сближаются гораздо быстрее. Там не важно, где ты учился, кем ты работаешь, сколько ты зарабатываешь, во что ты одет. Там судят по другим качествам. Насколько ты можешь постоять за себя, насколько на тебя можно положиться. Ко мне привыкли не сразу — я ходила с камерой, непонятно, откуда приехала, непонятно, что при мне можно говорить, что нельзя, вдруг я вообще шпионка. Но чем больше мы общались, тем больше ко мне привыкали.
Война ужасна, мне очень жаль, что она происходит. Я до сих пор мониторю абсолютно разные каналы — и с украинской, и с российской стороны. И меня поражает, насколько всё похоже. Часто это те же самые лица, тот же самый юмор, та же самая несгибаемость, те же самые страдания, те же самые похороны.
— В фильме российские солдаты неоднократно пьют крепкий алкоголь. Насколько тебе было безопасно находиться с ними? Бывала агрессия в твою сторону?
— Парадоксально, но ничего не было. Я ожидала, начитавшись много ужасных историй в СМИ, что такое будет. Побаивалась. Но меня как-то так сразу приняли. Я обозначила свою позицию — у меня есть муж, мы с ним разговариваем, люблю его, не могу. Сдружилась с одним из ребят, спросила его — всякое может быть, если что, можно прийти к тебе за помощью. Он говорит — конечно.
Всего девчонок в батальоне было три — я и двое медиков. Относились к нам с уважением. Мы были как символ, знаешь, чего-то более порядочного, чистого. Как дочери полка. Мне иногда приносили шоколадки. Если я ходила с камерой поздно вечером по деревне, ребята выскакивали — не ходи одна. Это не то, что ты ожидаешь от войны. Ты ожидаешь — пьяные мужики, тестостерон, одиночество. Но в моем опыте такого нет.
— В твоём фильме многие военные говорят вещи, которые не очень приветствуются в России, с точки зрения закона, в том числе. Ты не боишься, что после премьеры к героям применят какие-то репрессии?
— На самом деле, я боюсь этого больше всего. В процессе съёмок я очень часто разговаривала об этом с ребятами. До такой степени разговаривала, что я им надоела они мне сказали — да успокойся ты, ну, сядем все, будем в одной камере сидеть.
— Но ты уже уехала из России. То есть, ты-то не сядешь.
— Да, я уехала. Вопрос про безопасность героев — самый сложный. Для меня самым главным было получить разрешение у людей, которые в кадре. И они его давали. У них было, знаешь, желание какое-то, не знаю, поделиться своими историями. На все мои опасения они отвечали — дальше окопа не пошлют. Возможно, что это было связано с тем, что люди не знали, вернутся они или нет, там нет никаких гарантий.
Я просматривала этот фильм с тремя юристами. Предварительно я, конечно, вырезала оттуда все географические опознавательные точки. В фильме нет полных имён, кроме позывных, помимо тех людей, у которых имя — позывной. Замазывали мы все номера машин. В общем, я попыталась максимально обезопасить людей. Это было самое важное. Но не снимать было нельзя. Нужно было снять, а потом уже пытаться понять, как это можно всё рассказать.
«Стою никакая перед моргом с пасхальным яйцом в руках»
Сцена из фильма: На ветровом стекле УАЗа красным скотчем сделана надпись «300» — это машина медиков, на которой вывозят убитых и раненых (от слова «трёхсотый» — раненый — ЛБ). Из авто выходят две девушки и мужчина — они идут искать убитого мобилизованного. Лес с редкими невысокими деревцами. Идёт мелкий снег. Вскоре погибшего находят, переносят в машину и везут в морг. Про мобилизованного мало что известно, он недавно прибыл в батальон, и с ним ещё никто не успел познакомиться. Одна из девушек ищет документы по его карманам, но не может найти. Водитель включает песню Андрея Губина «Такие девушки как звёзды». Девушка продолжает искать документы и начинает подпевать музыке.
— Было тебе страшно?
— Нет. Это у меня не первая война. С 2014 по 2019 годы я была в командировках в Сирии, в Ираке. Специализировалась на ИГИЛе. Видела смерть и раньше. Конечно, это было не так все близко, как сейчас. Ощущалось по-другому — потому что Россия, потому что семь месяцев. Командировки всё-таки — три недели максимум.
На войне я понимаю, что есть абсолютно естественный риск, что меня могут арестовать, ранить или убить. Я этот риск либо принимаю, либо нет. И я его абсолютно приняла. Поэтому, когда мы выезжали на «передок», я была подготовлена морально.
— Как ты относилась к погибшим, которых ты знала?
— Когда я только приехала, мне один из ребят сказал: «Ты только ни к кому не привыкай». И меня это тогда прям возмутило. Но вскоре я поняла, что он имел в виду, потому что смерти — конвейер. Я снимала, как вытаскивали с поля погибшего мобилизованного. Я его не знала. Но после того, как мы отвезли этого парня в морг, я походила по заброшенным квартирам и проплакалась. Долго думала — а кто его ждал, как он умирал, было ли ему страшно. В него попал снаряд. Он успел снять бронежилет, пытался как-то себе оказать помощь, но вытек [потерял кровь — ЛБ]. Если мне память не изменяет, он был ветеринаром.
А потом ещё погибло трое медиков, которых я знала. Мы повезли их в морг. А была Пасха. Я абсолютно не в себе, зарёванная. И тут ко мне подходит начальник морга, и, знаешь, [как фокусник] так делает рукой мне за ухом, и у него в руке — яичко пасхальное: «А что это у нас такое?». Он мне даёт это яичко пасхальное, которое обклеено детскими наклейками. И я стою никакая перед этим моргом с яйцом в руках. А у нас трое ребят погибших. И это такой сюр. И вся эта война — такой сюр. И мы приезжаем в взвод обеспечения за бензином. Я смотрю на это яичко и реву. Залезает в нашу медицинскую «буханку» Илья — он всегда был очень добрый, очень общительный, никогда не жестил. И Илья меня берёт так за грудки и кричит: «Ты, жёсткая баба, а ну соберись! Сейчас в любой момент может любой из нас умереть! Я могу умереть! Он может умереть! И ты должна это принять!».
— А когда эти смерти происходили, ты не ловила себя на мысли, что у тебя как-то меняется отношение к украинцам, которые убили знакомых россиян?
— Нет. Я понимала, что на той же стороне — такие же Пети и Вани. Я понимала, что они так же умирают, что так же ребята стоят вокруг них, так же будет по ним плакать мать. И все это настолько бессмысленно. И внутри уже не ярость от происходящего, а какая-то апатия.
— Ты говоришь о бессмысленности войны. А каким был твой самый бессмысленный день в этот период?
— Когда батальон перебросили под Бахмут, я не могла там долго оставаться, так как поменялось командование, и оно уже не очень относилось к моим историям про Великую Отечественную. Вскоре после первого штурма я уехала в Москву. Помню, въезжаю на вокзал — там перекрёсток. На каждом его углу — рекламный щит. Тогда на трёх из четырёх сторон этого перекрёстка были плакаты в духе «Герои великой страны».
Я еду, а у меня перед глазами — паренёк [с позывным] Кот, которому [во время штурма] позвоночник перебило. У него отказали ноги, и он застрелился. Коту было лет 27, голубоглазый такой, симпатичный, скромный. Я не помню, что он делал по гражданке, по-моему, инженером был. Вспомнила его, потом списком пошли другие [погибшие] ребята. И я просто не смогла на эти пафосные плакаты смотреть. Настолько меня поразила пропасть между действительностью и лозунгами.
«Смачно проходились по Зеленскому»
Российские военные привозят гуманитарную помощь в деревню. Деревня — в двух километрах от фронта, в ней осталось 26 жителей, остальные уехали. Машина останавливается возле дома с синими воротами. На воротах написано «Люди». «Спасибо вам большое», — говорит военному, которые таскает коробки с едой, пожилая женщина. Она опирается на две палки. «Моя мечта — выжить, — говорит жительница деревни. — Помоги, Боже, чтобы не стреляли они, вы же братья — Украина и Россия». Слышны звуки канонады. На фоне выстрелов кричат петухи и мычат коровы. Женщина говорит, что «у нас все за Россию».
— Как на российских военных реагировали местные жители?
— У меня было штук семь интервью с местными, которые согласились поговорить. Многие отказывались — нет, мы очень боимся, что когда приедет Украина, нас вздёрнут всех на столбах. Те, с кем удалось поговорить, были настроены либо пророссийски, либо с осуждением и к тем, и к тем — сколько можно, война столько идёт.
Понятно, что выборка не идеальна. Люди «за Украину», скорее всего либо со мной не разговаривали, либо они уже уехали.
— У тебя явно были гигабайты видеоматериала. Что ты с ним делала? Возила с собой?
— Нужно было как-то скидывать материалы, потому что непонятно было, когда я поеду обратно в Москву. И вообще с собой таскать всё это — очень стрёмно. Мало ли, в дом ракета попадёт — и всё сгорит. Поэтому я выезжала в ближайший город [на территории самопровозглашённой ЛНР — ЛБ], шла в местную администрацию и закачивала материалы там. Первый раз приехала — здравствуйте, я тут снимаю кино, можно ли я там буду использовать ваш интернет, чтобы материалы отослать. Они такие — ну, ладно, хорошо. Из документов я показала только паспорт, что я точно из России, родилась в Москве.
Меня посадили за стол в бухгалтерию, выдали стол. Я там разложилась — компьютер, жёсткий диск, карточки. Договорилась, что я буду оставлять в бухгалтерии свой компьютер с материалами, чтобы они заливались. Купила тортик. Там работают прекрасные, невероятные бухгалтерши, очень милые, юморные. От этих шуток, конечно, очень много узнаешь про политическую жизнь в Украине. Очень смачно они проходились по Зеленскому. Я молчала, просто слушала.
Старалась выезжать раз в неделю, загонять материалы и ставить, чтобы там они потихонечку в «облако» закачивались. Режиссёр монтажа начал монтировать фильм, пока я ещё бегала по фронту. Потом я вернулась, мы сделали полнометражную версию. Месяц назад я уехала из России, чтобы доделать финальную техническую часть — свет, музыку. Всего монтаж шёл около года.
«Крутится, ломается, выкидывается»
Сцена из фильма: военный с позывным «Кэп» берёт собранную гранату для дрона и опускает её на раскрытую ладонь. «Падает, пробивает капсюль — и ба-а-ах», — объясняет он принцип действия гранаты своему другу «Мультику». «Насколько это правильно?» — спрашивает Настя. «Либо я, либо они меня. Я это делаю для себя, чтобы выжить» — отвечает «Кэп» с дрелью в руках — он продолжает собирать части гранаты. «Думал об этом?» — спрашивает его Трофимова. «О чём, Насть, о чём? О том, что мы на их земле, и что нам надо вернуться, послать всех на хуй, пускай наши ребята сами разбираются? А они тут восемь лет, блядь, свое же население бомбили — это ничего? Сколько детей погибло, блядь». Дрель в руках Кэпа замолкает: «Заебись, сломал сверло».
— После выхода фильма ты же не вернёшься в Россию?
— Я буду ждать реакцию властей. Звучит наивно, но мне бы очень хотелось работать в России. Потому что сейчас есть разделение, мы не видим друг друга и не слышим. Поэтому я бы всё-таки продолжала пытаться вот эту огромную брешь соединить. Но это зависит от реакции на фильм.
— В описании к ленте есть твои слова: «Я хотела сделать этот фильм как отчаянный поиск понимания моей родной страны и моего народа». Ты в итоге поняла Россию и российский народ?
— У меня нет готового ответа, какой я Россию вижу сейчас. По ощущениям, это страна с огромной историей, зачастую очень трагичной. По грубым подсчётам, мы потеряли около ста миллионов людей в конфликтах последнего столетия — Октябрьская революция, ВОВ, Афган, Чечни… Когда я окунулась в нынешний конфликт, моя страна и люди стали мне более понятными и близкими. Ты уже видишь разные краски эпохи одновременно, а не однобоко выбираешь позицию. Понимаешь и «красных», и «белых» — потому что каждый из них — ребёнок своей страны в определенном историческом отрезке.
На фронте я находилась с людьми, с которыми в своей довоенной жизни особо и не пересекалась. Большинство ребят — из городов поменьше, самых разных профессий, явно не сыновья депутатов. Было интересно понять их мышление, их проблемы.
— А стало ли тебе понятно, кто виноват в этой войне?
— У меня до сих пор очень много вопросов, как это всё произошло. Это явно какой-то провал дипломатии. Любая война — провал дипломатии. Но могу сказать, что маленькие люди обычно ничего не решают. Наши российские классики задавались вопросом, имеет ли маленький человек какое-то воздействие на свою судьбу. Сейчас 2024-й год — мы задаёмся тем же самым вопросом и ответа не находим. Какие политические и геополитические процессы привели к войне? Отличный вопрос, и это нужно исследовать. Но мне лично был интересен человек. Маленький человек, который попадает в эту машину, крутится как шестерёнка, ломается, выкидывается. И меняется на нового.
Сцена из фильма. «За что пацаны погибают? Я не знаю», — говорит 21-летняя медик Анчар. Она пытается зажечь сигарету на ветру. Сзади колышется маскировочная сетка. «Кого-то там захватывать. Да на хуй надо. Про эту войну будут знать наши правнуки. Что они подумают про всю эту хуйню? Эта война, блядь, портит на хуй всё, — рассуждает Анчар. — Но пока здесь наши пацаны, я никуда не денусь. Как я могу их оставить». В следующем кадре Анчар смотрит на стену разрушенного дома, на которой написано «Не мир — говно, а люди». «Человек, кто это написал — Конфуций, ёпта», — хмыкает Анчар.